Каникулы во Франции

Каникулы во Франции

      Тони спал, и Маркус сам довёл машину, следуя его последней, перед внезапным выпадением из разговора, инструкции – ну теперь всё прямо, пока не упрёмся в море. Маркус рассчитывал доехать засветло, но море не проявлялось, и дорога вела бесконечным тёмным коридором в чёрном месиве холмов и деревьев, высвечивающихся, когда дорога вихляла. Бензин кончался, стрелка индикатора слегка болталась в красном сегменте, заправочных станций не было и в помине, но Маркус не будил Тони до тех пор, пока они не съехали на гальку. Разгружать машину не стали, только вынули спальные мешки и свалились прямо на берегу, не трудясь открывать и осваивать дом. Маркус проснулся, когда горизонт рассёкся серебряными прядями веером раскинувшимися по поверхности моря. Море для Маркуса было средой, которая служила ему, в ней можно было передвигаться – плыть, скользить на сёрфе, море выполняло определённую, прикладную роль, никогда не привлекая внимания как предмет самостоятельный. Море свободное от необходимости развлекать Маркуса удивило его, как он иногда удивлялся, когда знакомая девушка, приглашённая на вечер в кафе или клуб, вдруг не вписывалась в роль, отведённую ей, говорила не то, что Маркус предполагал услышать или в свою очередь начинала оценивающе разглядывать его. Независимость предметов, в которых независимость не предполагалась, каприз, да, к этому Маркус был готов, т.е. Маркус мог придти к морю и обнаружить, что волны намного выше, чем удобны, или девушка могла обидеться и уйти домой, это было в порядке вещей, каприз предполагался, независимость не предполагающаяся пугала Маркуса. Море, лежащее перед ним было спокойно и отрешёно-независимо. Маркусу стало не по себе, сонное присутствие Тони не помогало. Горизонт вздулся серым, блестящим пузырём, и пока Маркус, вылезая из мешка, на миг отвлёкся, розовое, с приклеившимися ошмётками облаков, солнце уже вылупилось. Маркус ткнул ногой Тони, и через секунду они катались по песку, стараясь освободиться – Тони, дрыгая ногами, от спальника, стеснявшего движения, Маркус от жесткой, за щиколотки, хватки Тони.

Дом оказался странным скрещением виллы и деревенского, крестьянского или рыбачьего, жилья. Когда, перебрав почти все ключи из связки Тони, они, наконец, сумели с трудом повернуть один и попали сразу из-под навеса в большой, во всю длину строения, темный зал с мраморным полом, длинным полированным столом и легкомысленно изогнувшимися стульями, Маркус определил его для себя, как вилла, но обонятельные ощущения не совпадали с визуальными. Застоявшийся воздух охватил их тяжело и пряно. Позже Маркус разглядел источник противоречивого запаха – огромный, открытый очаг, закопчённой щелью уходящий в потолок, увешанный пучками сухих трав, связками чеснока и лука. Пространство вокруг него, по-видимому, обозначало кухню и отделялось от парадной части занавеской из истёртых морских канатов, сохраняющих будоражащий дух морского тления. Тони тоже оглядывался с любопытством. Он попытался открыть окно, чтобы дотянуться до жалюзи крадущих яркость солнца, но не справился с запором и бросил.

– Ты давно был здесь последний раз? – спросил Маркус.

Тони пожал плечами, – Лет десять назад, когда ещё дед жив был.

– Он здесь жил постоянно?

– Дед? Нет, конечно. Он художник, был художником, известным. Он этот дом купил после войны и приезжал сюда писать, чтобы никто не мешал. Он брал меня с собой пару раз.

– Я думал это ваш семейный дом. Какая-нибудь прабабушка родилась. Сентиментальная ценность. Вся семья собирается здесь на годовщины.

– Смеёшься? Мама приехала сюда один раз и поклялась, что больше не приедет. Моря она не любит, а что ещё здесь делать. Ни электричества, ни ванны. Да и отец тоже, может быть, раза два с дедовой смерти приезжал на день-два, взглянуть, не затопило ли. Он иначе его и не называл, как развалина. Я думал, будет ужас что, что действительно разрушился, но, по-моему, стало даже лучше, или я забыл.

Они ещё раз осмотрели помещение. Лестница на второй этаж упиралась в закрытую дверь, и ключа подобрать они не смогли.

– А, всё равно, отец говорил там всё завалено старым барахлом деда.

– Слушай, а зачем здесь электрическая плита и люстра, если нет электричества? – удивился Маркус

– А-а, наверное, дед поспешил. Дед собирался электричество подводить. Он вообще начал здесь перестройку, сделал проводку, а электричество подвести не успел. Отец потом узнавал, сколько бы это стоило – дорого. Ближайшая деревня километров десять, а то и больше.

– Он теперь твой?

– Не знаю. Наверное, общий. Отец забыл о нём, когда составлял завещание. Какое это имеет значение. Если бы его продать можно было!

– А почему нельзя?

– По завещанию деда. Завещание так составлено. Дед не хотел, чтобы дом продавали.

Они кончили разгружать машину, доели остатки печенья и шоколада, запив их остатками сока, и отправились на разведку. Море уже вполне приручённое тихо плескалось, готовое развлекать. Для сёрфов было слишком спокойно, но они отлично поплавали с маской и ластами у рифов на другом конце бухты. Вылезли голодные и решили, не откладывая, ехать на поиски пропитания в ближайший городок...

Машина, вопреки опасениям Маркуса, завелась. Но, проехав с полмили, передумала. Чертыхаясь и обвиняя друг друга в безалаберности, они вылезли и пошли в том направлении, где, по приблизительным воспоминаниям Тони, была рыбачья деревня. Притащились они туда распарившиеся, пропылённые, умирающие от жажды, только для того, чтобы обнаружить, что единственная продовольственная лавка, единственная булочная и единственная бензоколонка уже закрылись и откроются только через полтора дня, в понедельник. Им удалось отыскать ресторанчик на тихой улице, спускающейся к морю, второй после главной и последней улице деревни, сразу после того, как хозяйка повернула ключ и, оставив его в замке, начала уходить. Они догнали её и на самом лучшем французском, какой сумели произвести, объяснили ей своё тяжёлое положение. Женщина явно поняла их, хотя ответ пришлось угадывать, больше по жестикуляции и сочувствующим междометиям. Чтобы упрочить позицию, Тони назвал себя, сказав, что он внук Саймона, деда в деревне любили и держали за своего. В любом случае, женщина сжалилась, повела их назад, ткнула сухим пальцем вправо, на столик снаружи, под деревом, снова повернула ключ в замке и вынесла графин вина, графин воды и корзинку хлеба, и когда они, выпив с жадностью всю воду, пили терпкое вино, заедая хлебом, – в стаканах кружились скорлупки хрустящей корочки, она шлёпнула перед ними по тарелке грубо нарезанного салата с ветчиной, сыром и маслинами. Женщина принесла и себе стакан вина и, пока они ели, говорила. Они кивали, понимая, если внимательно слушали, десятую часть от силы, отвлекаясь же на еду, они не понимали ничего вообще. Несколько раз женщина замолкала, словно ожидая ответа, и они отвечали, чаще всего невпопад, судя по недоумённому взгляду. Несколько раз женщина называла имя деда, Саймон, и один раз Тони показалось, что она упомянула его отца.