Кара над сердцами

Кара над сердцами

I may cry ruining my makeup
Wash away all the things you've taken
And I don't care if I don't look pretty
Big girls cry when their hearts are breaking
Big girls cry when their hearts are breaking
Big girls cry when their heart is breaking...

Я могу плакать, пусть слезы испортят макияж,
Смоют все, что ты взял с собой,
Мне неважно, что я не выгляжу привлекательно,
Большие девочки плачут, когда их сердца разбиваются,
Большие девочки плачут, когда их сердца разбиваются,
Большие девочки плачут, когда их сердце разбивается.

Sia - Big Girls Cry

В ночь после смерти Дункана, когда Алистера и Левенез Табрис спасла из горящей башни, полной порождений тьмы болотная ведьма…

В темную, страшную ночь, холодную ночь Флемет, врачуя раны молодого Стража, сказала, что ему судьбой предсказано за всю жизнь полюбить только одну женщину. По-настоящему, всем средцем — только одну.

И Алистер оборачивается, смотрит на дверь, за которой лежит в горячке Табрис.

Но он ошибается, это не она.

Табрис в ту ночь была ранена в плечо, но в сердце — с самого детства. Она полна ярости и мстительной силы, она с каждым днем все более дерзкая, ядовитая, все легче идет на сделки с совестью. Когда Алистер пытается выразить ей свои чувства, путаясь и смущаясь, Табрис раздраженно качает головой и уходит, не дослушав.

Ночью он слышит, как пыхтят и стонут Зевран и Левенез, сотрясая палатку.

Больше никаких эльфиек, думает он, больше никаких эльфиек!

Они оба остались в Стражах. По крайней мере, она не толкнула меня на трон, думает Алистер, хотя все еще помнит, как Табрис заставила его спать с Морриган. Две демоницы, воистину, одна другой страшней.

Со временем лицо Табрис изглаживается из его памяти, только имя ее еще отдается болью в глубине сердца, но уже — по привычке, как ноет любой шрам на погоду.

А тем же временем в Киркволле изо дня в день рвала жилы Хоук. Старалась как-то выжить.

Она прежде и не думала о любви, да и какая любовь, если все, кем ты по-настоящему дорожишь, умерли или предали? Мать, сестра, отец… Карвер. Он стал храмовником — а значит, ее врагом. Связь между ними утеряна, нельзя переписываться, а тем более — встречаться с отступниками, даже если имеешь в виду свою сестру. Хоук чувствовала, что осталась в одиночестве. Фенрис ее ненавидит за то, что она магичка, Андерс — за то, что она не потакает его разрушительным идеям. С другими она просто не сходится. Один только Варрик что-то значит для нее.

И внезапно в ее жизнь на всех парусах — да, так лучше всего сказать — врывается Изабела, яркая, опасная, дикая.

Первая женщина в постели Хоук — и она же последняя, потому что не может быть уже кого-то после Изабелы.

Но кто кого бросил — это трудно сказать.

Изабела зовет Хоук с собой на корабль — возможно, даже искренне, но Хоук слишком давно ее знает, чтобы не представлять, чего ей это стоит. Изабела поступается своей свободой ради жизни любимой.

— Не нужно жертвовать своей жизнью, во всяком случае, всей ею, — говорит Хоук. И высаживается в первом же порту.

Долго целует Изабелу на прощание, шепчет: «Повеселись там без меня… только не перегни палку.»

— Иди уже, — говорит пиратка, — иди скорей, или я расплачусь.

Не похоже, что она готова рыдать, но… кто знает? Изабела такая сложная.

Хоук уходит.

Хоук изменилась. Остригла волосы почти по-мальчишески, когда сломала нос — не стала лечить магией, оставила чуть искривленным, чтобы в ней не узнавали Защитницу Киркволла. От одного этого словосочетания ее теперь тошнит.

Хоук вернулась в Ферелден. Сквозь руины уже прорастала трава. Торжество жизни на фоне свидетельства смерти.

Хоук путешествует пешком, изредка робко присаживаясь на обозы, едущие в Денерим. Плащ ее давно прохудился, и капюшон уже едва помогает от ненужных взглядов.

Хоук останавливается в «Избалованной принцессе». С утра выходит на двор, долго смотрит на черную Башню, окруженную морем, словно окольцованный палец. Остался ли там хоть один маг? Рискованно даже просто спросить.

Хоук спускается к самой кромке воды, смотрит на свое отражение… Пока тень за ее плечом не заставляет девушку отпрянуть. Лезвие ножа проходит в дюйме от ее груди, вспарывает полыхнувший на ветру шейный платок.

— Я знаю, кто ты! — шипит лазутчик.

Конец его фразы тонет в крике и шуме: по пологому берегу к Хоук спешит рыцарь.

— Я помогу!

Но Хоук незачем ждать. Она сама может себе помочь — и без посоха. Вскидывает руку, захватывает чарами сердце врага, и дергает на себя. Со стороны едва можно понять, что она сделала, отчего противник рухнул в воду, хрипя.

Но Алистер — а это он торопился на подмогу — догадывается.

Когда он подбегает к Хоук, все уже кончено. Он знает, что только что произошло у него на глазах.

Хоук молчит и не двигается с места.

— Времена не стали безопасней, а? — говорит Алистер.

Она довольно крепкая для магички. По сильной руке вьется вязь татуировки.

— До сего дня я справлялась вполне успешно.

Он узнает ее лицо.

— Так ты… Защитница Киркволла?

— Былаю ею. Недолго.

Она — совершенно фантастическая. Солнечно-рыжая, едко-злая, вся словно диковинная ваза: красивая снаружи, а внутри — тьма.

— Напомни свое имя?

— Эльфейм Хоук.

Разумеется, он помнит. Ее лицо изгладилось из его памяти, но не имя и титул — отдельно от ее личности, которой он и не знал никогда доселе. Они пересеклись только однажды: в плавящейся ночи, полной кипящей крови, что текла по улицам Киркволла. Но уже тогда он был о ней наслышан.

— Пойдем, выпьем.

Хоук оборачивается на виднеющийся вдали постоялый двор, поеживается в неловоксти. Алистер, недолго думая, скидывает с плеч плащ цветов Стражей и набрасывает его на плечи Эльфейм.