Каут

Ноль

Я считаю, нужно записывать все, о чем думаешь. Раз уж садишься писать. Это дело такое — слова текут сквозь твое сознание сразу на клавиатуру и светятся на экране. Черные полоски строчек каждый раз меня удивляют. Их так много — необыкновенно. 

Обычно я говорю сразу и по делу, но сейчас слишком переживаю. Я имею ввиду... Слишком уж волнительно все то, что произошло. С того момента как я увидел Каута на стене прошло уже больше полугода, а мне до сих пор снятся кошмары. Хочется курить и дрожат руки. Но лучше дописать все сейчас, пока ничего не ушло, иначе дальше — томительные недели ожидания. Ожидания того состояния, когда вроде бы не так страшно вспомнить. 

Мой психотерапевт постоянно говорит мне о том, что нужно рассказывать о своих чувствах. Когда мы проговариваем чувства, мы как будто отпускаем их. Так он говорит. По мне — это странно. Вот я пишу, что мне страшно, и что? Как будто бы те две недели кошмара от этого уходят, растворяются в памяти, пропадают в забвении. Моя подруга Лей сказала бы что мой текст ужасно сырой и пестрит повторениями. Все равно. Это же не для публикации, или издания, или еще-чего в таком роде. Это просто для меня. И потому что психотерапевт говорит об этом третью встречу подряд.

Расскажи кому-нибудь о том, что произошло и тебе станет легче. А если не можешь рассказать, запиши. 

Вот я и записываю.

Смотрю на свои шрамы на руках. Зажили. Только тонюсенькие полоски остались. Я боялся, что раны не закроются — мне говорили... Так говорили про Каута, раны от его когтей не срастаются. И даже если ты выберешься, истечешь кровью и умрешь. 

Помню медиков в скорой, их белые халаты, какие-то гремящие инструменты вокруг. И все вокруг жутко суетились, это да. Все нервничали и рядом кто-то рыдал. Кажется, мама. По голосу было похоже, что мама. И в тот момент — это я помню очень точно, мысли словно вырезаны у меня в памяти — в тот момент я отчетливо подумал, как я, такой, какой есть, не подхожу к нормальному миру. Все вокруг так чисто, светло, стерильно в этой машине, и я — весь в грязи и крови, в длинных волосах запутались засохшие листочки и бычки, футболка разорвана. Весь мой вид — словно плевок в сторону этого чистого, правильного, нормального. И в тот момент мне так захотелось исчезнуть. Не в смысле, чтобы всего этого со мной не случалось, а в смысле, чтобы меня самого никогда не существовало. Не было. Как будто я — неестественное искажение мира, порченное отражение, разбитое зеркало. Мне здесь не место. 

Опять хочется курить, или все еще хочется. Но я рад, что слова появляются, хоть рассказ и получается довольно путанным. Впрочем, я уже писал — все равно. Как только ты проговариваешь ситуацию, ты отпускаешь ее. 

Возвращаясь к теме... Как это правильно написать... В общем, я подумал, что лучше бы меня вообще никогда не существовало. Меня словно озарило. Только из-за таких как я и существует потусторонний мир. ПоТуСторонний. Мир за отражением, ненормальный мир, искаженный. Испорченный мир и испорченные люди. Мы созданы друг для друга. Потому все это и случилось со мной. Закономерно. Это было лишь делом времени. Как будто с самого начала своего существования я только и искал возможности столкнуться с этим ужасом, а ужас искал пути ко мне. А теперь, когда я столкнулся, это сломало меня. Мы слишком похожи, этот внешний ужас, потусторонность и я. Как будто во мне тоже была частичка этого кошмара, я носил ее в себе, словно проклятое дитя, вынашивал, словно грандиозный план. И каждую секунду моей жизни она искала — эта частичка я имею ввиду — искала подобное себе, стремилась к большому потустороннему кошмару. Это закономерно. Естественно. 

И еще. В каждой частичке кошмара заключена вся суть этого ужаса. И когда я смотрю в себя, наблюдаю за собой, я как будто бы снова там, на теневых улицах, в мрачных домах и пустых переходах. Говорят, крошка хлеба все равно хлеб. Что-то такое я и пытаюсь объяснить.

Перечитал. Да, писателя из меня не выйдет. Впрочем, не думаю, что это кто-то будет читать.

И к чему я рассуждаю обо всем этом? К тому, что... Я думаю, что мне было суждено встретиться, столкнуться с этим. Пережить это. Неотвратимость. Вот, что я осознал, лежа на каталке в скорой. Я, такой же как все с той стороны. Я часть нее. Я — сплошное оскорбление этому миру, ненормальный, неправильный, искаженный. 

И мир вокруг внезапно стал чужим и холодным. 

Я смотрел на лица вокруг себя и не понимал, зачем они суетятся. Ко мне тянули какие-то трубки, втыкали какие-то иголки, протирали кожу какими-то салфетками. Мне было неясно к чему все это. Мир внезапно стал очень далеким. И мне казалось — я протяну руку и не смогу дотянуться даже до медбрата, склонившегося надо мной. Но не было сил поднять руку и проверить.

А потом меня увезли в больницу, и все смотрели на меня искоса. И иногда подходили и спрашивали:

— Все в порядке?

Или еще:

— Теперь все хорошо, теперь ты в безопасности. 

А я смотрел в холодное больничное окно по ночам, на безжизненный молчащий город и понимал, что никогда в жизни больше уже не буду в безопасности. Потому что я повзрослел. Потому что потусторонность за каждым углом и поворотом. Потому что из глаз людей и из-за стекол машин на меня смотрит Каут, смотрит пустым и непонятным взглядом. И мне страшно, что он снова бросится на меня, я закрываю глаза и считаю до трех. 

Закрой глаза и считай до трех. И тогда все монстры исчезнут. Говорит мне мама, а мне три и волосатые руки тянутся ко мне из-под кровати.