Киевская сказка

Шестая глава

Вечер уже занавесил высокие окна сумерками, когда они дожидались своей очереди купить билеты – точнее, какие-то корешки трамвайных талончиков, которые исполняли роль билетов. Их продавали прямо в дверях на второй этаж, за конторским столом, перегораживающим вход любителям рок-н-ролла на дармовщинку. Очередь за билетиками растянулась по всей длине лестницы дома культуры на Оболони, где окопался какой-то авангардный театр и где регулярно проводились рок-концерты. Пётр с интересом вертел головой, рассматривая колоритных тусовщиков, он подумал, что этим вечером здесь собрались все чудаки, уродцы и сумасшедшие города Киева.

(Так оно, собственно, и было.)

Иванна сердилась, потому что Пётр постоянно пропускал их очередь подняться ступенькой выше, шагом ближе навстречу музыкантам, уже вовсю разминавшимся наверху: они постукивали в барабан, как бы испытывая кожу на прочность, насколько сильно получится в него ударить, и глуховато позванивали струнами электрогитар. Все время кто-то протискивался на одну ступеньку вперед вместо Иванны и Петра, поэтому, когда в очереди образовывался малейший просвет, она брала Петра за плечи и мягко толкала вперед, не прекращая при этом перебрасываться мячиками слов со всеми знакомыми одновременно.

«Неужели с ним всегда так придётся?» – спросила себя.

Петру казалось, что Иванна знает всех, кто стоял на ступенях или просачивался сквозь очередь вверх и вниз по лестнице, и уже ко второму пролету у него кружилась голова от имен и от лиц. Вот кареглазый человек, с длинными волосами, при бороде и в шляпе, твердое уверенное рукопожатие – Гена, он художник и организатор концертов… Познакомьтесь… А это Сережа… Кто? Ты не слышал «Рабботу Хо»? Да ладно… Сережа, представляешь, он никогда не слышал «Рабботу Хо», впрочем, Сережу этим не смутить, он широко улыбается… Или это уже не Сережа? Да, теперь перед ними другой человек, в круглых очках и в глухом беретике, несмотря на жару. Из нагрудного кармана пиджака торчит куриная кость, человечек наклонился и дышит в лицо странным запахом перегорелых семечек.

– Представьте себе книгу в черном переплете, – дыхнул человек в беретике и с костью. – На обложке золотыми буквами вытеснено «Иванна К». И в этой книге описана вся ваша биография, начиная от самого рождения и до того момента, когда вы встречаетесь с Библиотекарем.  Интересно?

– Интересно! – кричит ему в ответ Иванна К., стараясь перекричать грохот барабанов, и тут же оборачивается к длинноволосому мужчине с кривой ухмылкой, очень обаятельной. – Привет, Тарик, есть чего? – Позже я почитаю тебе свои новые стихи! – кричит в ответ Тарик.

Пётр вежливо улыбается, не понимая ещё, что это странное новое чувство внутри называется ревностью, и все вокруг улыбаются в ответ. Иванна смеется, и кругом все тоже смеются, хлопают друг друга по плечам, женщины поднимаются на цыпочки и целуют чужих мужчин в плохо выбритые щеки. Праздник безумия, пропахший потом, табаком и пойлом из трёхлитровых банок, которые ходили по рукам. Запрокинув голову, Иванна бесстрашно пьет из точно такой стеклянной банки пиво, горьковатое на вкус и водянистое.

Наконец-то они протиснулись в актовый зал, полный блаженненьких, оцепеневших от громкой ритмичной музыки, под которую, невзирая на тесноту и толчею, кто-то все же умудрялся танцевать в проходах между кресел. Подвыпивший лысоватый мужчина в милицейской форме, но без фуражки, беспрестанно щелкал фотоаппаратом, а в перерывах между песнями весело кричал:

– Водки давай!

На сцене выступала группа из трёх музыкантов и одного певца с белобрысым чубом: высокого, ростом выше всех своих музыкантов, в очках с модной оправой, похожего на немца или прибалта. Певец никак не мог устоять на месте, неумело, но с чувством пританцовывал либо ходил вокруг микрофонной стойки, отбивая ладонями ритм, а в музыкальных проигрышах, когда не нужно было петь, присаживался на корточки и принимал из благодарных рук бутылки с пивом.

Пётр наблюдал за певцом. Тот напоминал ему своего рода приёмник: притягивает к себе тревожные, будоражащие вибрации звука, а потом массировано излучает зрителям. Белобрысый человек с микрофоном жил только здесь и сейчас, на сцене, за его высокой вихляющейся фигурой угадывалась бытовая неустроенность. Всё, что попадало в мощное поле притяжения, либо превращалось в музыку, либо понемногу, исподволь, как труха истачивает дерево, убивало его. Но именно в этом певец черпал силы для того, чтобы жить дальше и вибрировать особыми ритмами, от которых цепенели собравшиеся под сценой девочки и мальчики.

Вот в чём заключался секрет обаяния его болезненной музыки, понял Пётр, она рождалась не из таланта композитора и исполнительского гения, а из умения жить определенным образом жизни, каждый день и каждый час приманивая к себе все то, что так или иначе приближало смерть. Сама музыка Петру не понравилась, он привык к другим гармониям и звукам, но был очарован странным ритуалом, который разыгрывался на сцене. 

– Играет «Матросская тишина»! – прокричала Иванна в ухо, пытаясь перекричать звуковой шквал, и Пётр вздрогнул от неожиданности. – Это одна из самых крутых групп сейчас!

Дальше впечатления смялись в комок резких и громких звуков музыки, которая уже не воспринималась им связно (то ли потому, что Пётр устал, то ли по причине того, что музыканты, выступавшие после этой самой «Матросской тишины», плохо и неумело играли на своих электрогитарах), ссыпались в гулкую, раздробленную эхом пригоршню восклицаний и необязательных слов, которые Пётр не в состоянии был запомнить. Лица продолжали мелькать словно в треснувшем калейдоскопе. Вот они за углом театра в компании каких-то длинноволосых оборванцев, курят трескучие папиросы с резким запахом перегорелых семечек, а один из курильщиков, тот самый мужчина с кривой обаятельной ухмылкой на небритом лице, читает частушки про льва, который любил отдыхать на соломе, – но дальше Пётр не все понимал из-за какого-то особого жаргона.