Клавесин

Клавесин

Дасти никак не мог оторваться от отца. Уезжать... Сейчас... Неизвестно куда... Как он будет совсем один?! Стискивая шею едва сдерживающего чахоточный кашель родителя, мальчик понимал, что дома его не оставят: отец слишком болен, может и зиму не пережить, а никаких родственников, ни близких, ни дальних у них нет. Господин из опеки в высоком цилиндре уже не раз пытался оттянуть его, но Дасти только крепче вцеплялся в отцовскую шею.

― Надо ехать, сынок... Надо... ―хрипел высокий, худой мужчина, обнимая своего последнего, из оставшихся в живых, ребёнка. Двое старших, мальчик и девочка, умерли почти сразу вслед за матерью от странной эпидемии больше года назад.

До этого момента Дасти уже иногда казалось, что всё самое страшное позади и вскоре они с отцом заживут обычной жизнью, что они справились со страшным горем, что постигло многие семьи в Олби-Шелл, но с каждой неделей отец всё больше и больше кашлял, задыхаясь даже при обычной ходьбе, а все деньги уходили на докторов да на прописанные порошки и микстуры.

В конце концов, отец сам сходил в ратушу и попросил куратора общественных дел найти для сына бесплатный приют. Дасти знал об этом и морально готовился, но час расставания оказался мучительным, а нахлынувший страх невыносимо острым.

― Вот... Вот, смотри... Чуть не забыл, ―заглянув сыну в глаза, мужчина полез за пазуху старой, потёртой кожаной куртки. В грязный платочек была завёрнута любимая мамина брошка. Дасти с раннего детства знал, что она сделана из белого нефрита, очень редкого в их краях и потому дорогого камня. Только это была уже не совсем брошка. Незадолго до маминой смерти застёжка отломалась, но её можно было носить на шее, продев верёвочку в дырочку серебряной оправы.

― Теперь она твоя. Береги её. Это всё, что осталось... ―отец глухо закашлялся. ―Помнишь ту историю, что мама любила рассказывать?

Дасти усердно закивал, хлюпая носом:

― Про музыканта-волшебника...

―Да-да... Не забывай её, хоть это и старая, старая сказка...

Сидя в самоходной повозке, их ещё называли странным, новым словом «паромобиль», что с ритмичным потрескиванием подпрыгивала на ухабах, Дасти украдкой утирал мокрые глаза, всматриваясь в промозглый туманный пейзаж и крепко сжимая в кармане семейную реликвию. Она была не только памятью о маме. Она была памятью о семье, которой больше не существовало...

Господин из опеки легонько тронул за плечо и спросил:

― А что это за история про волшебного музыканта?

― Музыканта-волшебника,―буркнул Дасти.

― Ну да, извини... Может расскажешь?

Дасти кивнул:

― Давным-давно в одном городе жил музыкант. И он был такой музыкант, что на любом инструменте мог играть, ну совсем на любом. Что бы ни попадало в его руки: гитара, скрипка, флейта, труба, бубен или барабан из всего он мог извлечь такую прекрасную музыку, что люди заслушивались, а особенно чувствительные даже падали в обморок, от счастья наверно. Слава музыканта росла, ведь все богачи приглашали его на свои праздники. Шло время, музыкант старел и постепенно его пальцы стали терять былую гибкость. Он уже не мог так быстро перебирать струны и нажимать на клавиши. И он задумался, а что будет, когда он умрёт? Вместе с ним исчезнет и его музыка?! И хотя у него и были ученики, но никто так и не мог с ним сравниться. И тогда он решил создавать музыкальные инструменты. Денег хватало, он купил всё что было нужно и на долгие годы заперся в своей мастерской. Люди постепенно стали забывать его, ведь играть он перестал, да и в городе не появлялся. Однако, через какое-то время один из его учеников, что остался жить при учителе, привёз на городской рынок красивую гитару, украшенную овальной пластиной из белого нефрита. Стоило только тронуть её струны, как она начинала играть сама, притом свою, собственную песню. Потом появилась такая же арфа и барабан, звуки из которого вырывались изнутри и даже потрясающей красоты клавесин с нефритовой вставкой, а может, были и другие подобные инструменты, никто толком уже не помнит. Со временем каждый из волшебных инструментов нашёл своего хозяина, только, как оказалось, музыкант-то давно умер. Но люди решили, что ему удалось каким-то загадочным образам вселить в эти инструменты свою душу, оставив память о себе на века. Вот и всё...

Дасти глубоко вздохнул, кутаясь в тоненькое, хлипкое пальтишко, и добавил:

― Мама почему-то верила, что та нефритовая брошка, что досталась ей от бабушки, отвалилась от одного из тех волшебных инструментов, а без этого камушка он не может играть свою музыку, только чужую...

Господин из опеки ненадолго задумался, а потом сказал:

― Красивая история, спасибо, что поделился... Ты очень толковый и развитый для своего возраста, Дастин Румм. А ты сам хотел бы учиться музыке?

Дасти пожал плечами:

― Не знаю... Мама бы точно хотела...

До самого Клисса пожилой спутник в цилиндре не проронил ни слова, впрочем, как и Дасти. Но когда они ступили на широкую мостовую самого большого города в округе, господин склонился над мальчиком и спросил:

― А ты не будешь возражать, если мы съездим ещё кое-куда? Мне только нужно отправить несколько телеграмм...

Дасти слегка улыбнулся и кивнул, откинув со лба длинную чёлку.

Город произвёл на мальчика большое впечатление, ведь в Клиссе Дасти никогда не был, а мощёные улицы, причудливые газовые фонари, подсвеченные вывески магазинов, лавок, ресторанов и всяких контор, снующие кареты и самоходные повозки, гудящие клаксонами и выбрасывающие клубы пара, ― всё это не шло ни в какое сравнение с небольшим посёлком, где он родился и рос.

Когда же на следующее утро, после ночёвки в гостинице, они пришли на железнодорожный вокзал, то у мальчика совсем дух захватило. Разряженные в меха и атласные платья дамы, важные господа в строгих костюмах с коробками, саквояжами и дорожными сумками, шустрые носильщики в ярких фартуках с башнями чемоданов на гремящих тележках и, конечно же, чёрно-ржаво-коричневые поезда с вереницами вагонов под гигантскими, крытыми стальными дугами, крышами платформ.