Ключ

Проводница в пустыне

— Акмен! Ты опять вьючка не напоил?

Я передёрнул плечами и продолжил вести пальцем под строчками потрёпанной книги. Благородный кеюл сражался с нечистым эссиманом, принявшим облик гигантского ядовитого тая. Переворачивая страницу, я уже знал продолжение: за сотни перечитываний я дословно запомнил приключения наследника трона.

— Акмен!

Я поднял голову и сощурился из-за яркого света, пробивавшегося сквозь прорехи в прохудившейся палатке. Снаружи виднелась фигура матери, ворчливо причитавшей над разморённым солнцем дайибом. Я не испытывал никакой жалости к упрямой четырёхрогой скотине: из-за того, что она постоянно не слушалась и отказывалась тащить повозку с нехитрым семейным скарбом, мы частенько задерживались на стоянках.

— Акмен! Ну-ка, иди сюда, сейчас уши тебе надеру! — раздался голос отца.

Дремавшая напротив входа бабка подняла сморщенные веки и вперила в меня по-старчески слезящийся взгляд.

— Ступай, пока он не рассердился!

Я нехотя захлопнул книжку и по привычке погладил засаленный твёрдый переплёт с изображением кеюла верхом на породистом вздыбленном ирсане. Герой проткнул копьём чешуйчатого эссимана, и тот в последних муках извивался на земле. Раньше я недоумевал: зачем сразу рисовать конец истории? Ведь так неинтересно читать, когда знаешь, что будет дальше. Но других книжек у меня не было, а выученная наизусть сказка так и не приелась. Как и кеюла, меня манили богатые города, и я представлял шумные рынки с ломящимися от экзотических фруктов лавками, горожан в ярких и чистых одеждах, украшенных звенящими цепочками и кольцами, диковинных животных в клетках, суровых стражников возле белоснежных ворот дворца...

Я завидовал кеюлу. Хоть его изгнали, он всё равно преодолел козни одержимого эссиманом дяди, вернулся домой и по праву старшего сына занял трон. Мне же предстояло всю жизнь ползти по пустыне вместе с другими кочевниками, перебиваться мелкими подработками и мечтать о лучшей доле.

Кто-то просунул в палатку руку, выдернул у меня книгу, и я закричал от неожиданности.

— Акмен опять сказки читает! — звонко объявил младший брат.

Послышался топот его ног, и я, выскочив из палатки, погнался за ябедой.

— Отдай! Отдай сейчас же!

— Ха-ха! Не догонишь, не догонишь! Ой...

Брат запнулся о тюк возле жилища соседей и со всего размаха упал лицом на песок, сжимая несчастную книгу. Я с воплем подскочил к нему и отобрал единственную ценность, надеясь, что она цела. Корешок треснул, и несколько надорванных страниц безвольно вывалились из переплёта, как кишки — из брюха растерзанного хищниками животного.

Я замахнулся на шмыгавшего брата, но подоспевший отец схватил меня за ухо и отволок к нашему вьючку.

— Посмотри, что ты наделал! — повторял отец, пребольно крутя мою мочку. — Он еле дышит и не встаёт! Без дайиба нам не добраться до следующего оазиса!

Я замычал, когда отец дёрнул ухо особенно жестоко.

— Мне всё равно! Какая разница, у какого оазиса останавливаться: этого, следующего или послеследующего? Мы можем хоть на всю жизнь здесь остаться, всё равно ничего не изменится!

— Паршивец!

Я упал от тяжёлой затрещины и выронил книгу. Отец, быстро наклонившись, тут же поднял её.

— Из-за этих глупых выдумок ты забыл о вьючке? Я говорил тебе выкинуть эту дрянь? Говорил?!

Он принялся с ожесточением рвать и топтать ошмётки книги, и бессильный крик ярости застрял у меня в горле. Я трясся как в лихорадке, видя, как уничтожают дорогую мне вещь. Как будто книга могла бы послужить ключом к воротам в стенах прекрасного города на побережье, а дремучий отец избавился от неё, как от негодного тряпья.

— Ненавижу! — заорал я, сжимая кулаки. — Вас! Всех! Ненавижу! Пропадите вы пропадом!

Дайиб вдруг задёргался, засучил ногами по земле, мучительно вздохнул и замер. Отец, схватившись за голову, оставил в покое клочки растерзанной реликвии и начал раскачиваться и бормотать молитву, прося помощи у Имаха. Обо мне он уже не вспоминал. Я торопливо подобрал разодранные страницы и кусочки переплёта, сунул их за пазуху и побежал к бабке. Сдержать слёзы из-за несправедливости не получилось, и я расплакался, как только отдёрнул полог палатки.

Бабка окончательно тронулась умом не так давно, и к тому времени успела обучить меня письму и счёту. Именно она подарила книгу, которую, по её словам, получила от знатного человека при дворе. Отец считал бабку лгуньей и потешался над её историей об услужении во дворце, закончившейся позорной ссылкой за проступок. Мать никогда не вступалась за бабку: боялась зуботычин отца. Я не любил обоих родителей, но мать, затюканную мужем, бытом, тремя сыновьями и двумя дочками, иногда всё же немного жалел...

Поддержки от бабки я так и не дождался: беззвучно шевеля губами, она ткала цветную накидку, не обращая на меня никакого внимания. Проку от рукоделия подслеповатой старухи с дрожащими пальцами уже почти не было, но отец требовал, чтобы она хотя бы зарабатывала себе на пропитание и продавала скверно сшитые вещи самым неприхотливым кочевникам. Мать пыталась возражать, пока отец не пригрозил скинуть бабку с повозки.

Незаметно для себя самого я заснул, и вдруг меня опять вытащили из палатки на свет. Я моргал и спросонья тёр опухшее от слёз лицо. Вокруг почему-то столпились молчаливые родственники. Братья ехидно ухмылялись, а мать прятала глаза, пока кормила грудью младшую сестру.