Ключ из пепла

Ключ из пепла

Ненавижу похороны. Иначе как парадом лицемерия все, на которых я был, и не назовёшь. В первых рядах будут лить слёзы те, кто при жизни покойного не проявлял к нему особой любви, а то и вовсе портил её, с длинными неискренними речами будут выступать те, для кого даже смерть – способ привлечь к себе внимание...

Для себя я твёрдо решил, что после похорон отца ноги моей на таких мероприятиях не будет – очень уж некрасиво вели себя мои родственники, изображающие роль праведников – и не уставая напоминать о ней всем, кто оказался в пределах слышимости. Меня к организации процесса тогда не привлекли – то ли по привычке посчитав, что я в свои 28 лет по-прежнему ни на что не способен, то ли решив, что я окончательно ушёл в себя от горя.

Сегодня мне осознанно пришлось отступиться от своего решения, и я уже второй час наблюдал за тем, какой цирк устроили родственники Риты. Похороны друзей отличаются от семейных тем, что на них тебя не замечают вообще – и только.

Хотя, как – друзей… Рита не была моей самой близкой подругой, но общение с ней позволило мне изменить свою жизнь, поэтому не прийти попрощаться я не смог. "Была"... Привязывать это слово в своей речи к какому-то человеку сложно лишь поначалу. Я, к сожалению, давно привык.

– Давно здесь? – Лапа Лёхи, хлопнувшая меня по плечу, возвращает меня к реальности. – Эти чёртовы дороги меня самого на тот свет сведут: пока добрались, три аварии объехали.
– С самого начала, с прощания в морге. Вам повезло, что вы не видели того балагана, что устроили родственники. Хотя, полагаю, будет и вторая часть. Мой опыт подсказывает, что этого не избежать. – Кривизне моей ухмылки мог бы позавидовать Гуинплен.
– Если уж ты говоришь про балаган, значит, эти бесноватые, – подошедшая вслед за мужем Света мотнула подбородком в сторону кучки женщин, закутанных в чёрное, – совсем с катушек слетели.

Она протянула мне пачку сигарет, мы закурили, и я стал рассказывать, как было дело.
– Я приехал с её родителями, привез их – сами видите, в каком состоянии Павсаныч, на ногах бы держаться, какое вождение. Обе бабки и дедушка тоже со мной были. Вон те непонятные тётки приехали с братом, что ли, Натальи Георгиевны. Или ещё с кем-то – короче, сначала приехали самые близкие родственники на трёх машинах, считая мою. И тут выяснилось, что ни бабки, ни тётки не знали, что случилось с Ритой. Подходит, значит, одна к гробу, берёт Риту за руку, подносит руку поближе к лицу – да как заорёт!! Мол, что это за такое, срам какой, почему не сказали. Подлетает вторая бабка – и, не стесняясь в выражениях, орёт, что внучка-суицидница ей на хер не нужна, что ритины родители – ироды и нехристи и всякое такое. Бабок пытаются успокоить, но силы не равны: на их сторону встают тётки, начинающие причитать, какое это горе и грех. Бабки мигом смекают, что к чему, и пуще прежнего начинают орать, что не положено самоубийце на кладбище быть похороненной.
 
– Ёбаный стыд, – скривился Лёха. – Это уже ни в какие рамки маразма не лезет...
– Это только начало, друже. Ритин дядька, вон тот великан с седой бородой, рявкнул на них так, что они от гроба аж отскочили. Сказал, что не потерпит, чтобы куча невменяемых старух обсуждали племянницу. И загнал их в машины, закрыв там. За это время я вместе с дедушкой Риты привёл её родителей в чувство – каково слышать такое о дочери, да ещё и от собственных матерей? Дед, кстати, на редкость адекватный, несмотря на то, что ему за восемьдесят. Хорошо, что ритины друзья и другие люди, желавшие проститься, подъехали после скандала. Её снова красиво положили, мы попрощались с ней и поехали на кладбище. Бабки опять начали верещать на тему похорон в освящённой земле, но это были больше вопли в пустоту – родители Риты после дядиного выступления вообще будто оглохли. Когда мы приехали, дед сразу увёл родителей подальше, а бабки попытались найти слушателя во мне.

– Как знали, с кем такое обсуждать, – нервно хихикнула Света.
– Так ведь и узнали! Почти сразу же к нам подошёл батюшка. – Друг понял, к чему я клоню, и, не сдержав смех, сделал вид, что закашлялся. – Он здоровается со мной и удивлённо говорит: «А теперь-то вы кого хороните?». Бог тактичности, бля. Бабки лупают на меня глазами, а я возьми да скажи: «Вы ведь наверняка слышали про семью Тоцкевичей? Так вот я – последний». Видели бы вы их лица! Как будто они в лице меня разом встретили Галкина, Путина и свою первую любовь. Но потом до них дошло, что я им сказал, и они от меня отпрянули, как от чумного. Впрочем, почему как…
– Так, отложи-ка своё самокопание на потом, – мгновенно среагировала на мою попытку уйти в себя Света.

– Ничего они сказать не успели, потому что подъехали следующие две машины – с теми же истерящими тётками. Они как увидели батюшку, так кинулись к нему, будто он сейчас всё разрулит, лишь помахав кадилом. Стали наперебой орать, что «эта негодяйка» – это они про Наталью Георгиевну – хоронит самоубийцу на кладбище. Да вы, наверное, сами слышали эти вопли – они бы и архангела Гавриила затмили, начнись Страшный суд сейчас. Тот выслушал их с серьёзным видом, перекрестил и выдал, что беспокоится не о чем, за всё заплачено и будет чин чином.
– Я так понимаю, волна гнева обратилась уже на попа, и он слинял с поля битвы? Он нам навстречу шёл сейчас.
– Именно так. В общем, по мнению части родственников, здесь творится полный беспредел, хоть святых выноси. Они себе крестным знамением бицуху к вечеру накачают, ей-богу.
– Мда. Было бы смешно, не будь этот пиздец реальным. Хорошо, что мы не присутствовали при этом, потом что мне уже даже по твоему описанию стыдно за этих людей. А вообще, будь на твоём месте кто другой, его бы уже растерзали за такой циничный и богохульный рассказ.
– Как обычно, – пожал плечами я. – Но я же особенный, мне можно.