Ключница

Ключница

Ключница

Сколько она себя помнила, сколько я ее помнил, она пребывала в унынии. Наверное, родилась и сразу нырнула в прохладные объятья тоски. Иногда лапки уныния могут быть весьма уютными и успокаивающими, дескать, нам плохо, но нам одинаково плохо вот уже двадцать лет, а значит все в порядке. Главное, ненароком не возрадоваться, как бы не случилось чего.

Нравилась ли ей эта вязкая печаль? Иногда она ею наслаждалась, но по большей части тоска та превращала ее в грустный забитый комочек, с которым никому не хочется знаться. Сам я терпеть не могу уныние, а то, что ним притаскивается - в особенности. Не зря уныние считается у вас смертным грехом. Уж я-то знаю.

Может, в этом мире для меня не предусмотрено радости? За чем же я стояла в очереди перед рождением, если у меня ничего нет?

Ответ на твой вопросец у меня найдется. У тебя действительно нет ничего, потому что свое-то ты не взяла. Не досталось ни красоты, ни особого ума, ни удачливости, ни таланта. Ничего нет, а человек есть. Не бывает такого, уж я-то знаю. Тебе досталось намного больше, чем ум или красота, хотя для женщины последнее почти справедливо считается золотым ключиком, все двери открывающим.

Тук-тук-тук.

Кто-то стучит в окно. Она подскакивает на кровати, смешно, как котенок, резко поворачивает голову в сторону окна. Показалось. Тебе показалось.

Показалось, однако шарик тревоги в груди начал тихонько вибрировать, с каждым судорожным вдохом расширяясь, он уже выходит за пределы тела и заполняет всю комнату. Я его чувствую, знакомые вибрации щекочут мне ноздри. Страх пахнет мускусом, землей и лежалой травой. Сколько раз я так стучался в ее окно, в ее голову, в ее душу, и мне никогда не открывали. Обида теперь накрыла меня с головой. Обида теперь накрыла ее с головой.

Она, вся в слезах, сидела на полу с бутылкой какой-то дешевой гадости. Я бы, скажем, такое пить не стал и в дар бы не принял. Сама она выглядела натурально жалко. Красное лицо с прыщами на лбу и щеках, и без того широкий, распухший нос громко хлюпал при каждом ее жалобном вздохе. Смотреть на это мне тошно, гадко и отвратительно. И не жалко мне ее. Противно только, потому что сама знает, что нужно делать, но меня не слушает, никогда не слушает. Лучше ей пить гадостное вино и страдать от придуманной несправедливости.

Обида-то накрывает, накрывает, а мне-то как обидно. Сидим вдвоем обиженные, а могли бы уже сто раз нормальный коньячок пить в каком-нибудь приятном месте. Если бы меня слушалась, да не сопротивлялась бы, да душеньку себе не рвала собственными рученьками. Мне лучше бы отдалась, не ему, уж-то знаю.

***

Она рыдала уже вторую неделю. Думала, дура, что обрела свое счастье. После долгих лет одиночества она влюбилась с первого взгляда в какого-то проходимца, которого совсем не знала и не узнает никогда.

Ей следовало быть осторожнее. Ко своим двадцати пяти годам она оставалась слишком наивной и неопытной в отношении мужчин. Никогда она раньше не чувствовала ничего подобного, что испытала к нему, что пережила с ним. Они были вместе недолго, однако ей казалось, что прошли годы и годы безоблачного счастья и безумной любви. Разумеется, она считала расставание несправедливой ошибкой, что он ушел любя, что думает о ней и скоро, скоро, очень скоро они воссоединятся, и она расскажет эту историю на их общей свадьбе, и все гости будут плакать от умиления, и все незамужние девушки будут ей завидовать смертной завистью, и все мужчины решатся сделать своим женщинам предложение руки и сердца, так они будут тронуты этой красивой драмой со счастливым концом.

По-моему, вся эта история выглядит изумительно нелепо. Убиваться по мужичонке, с которым была от силы пару месяцев. Ничего он тебе не обещал, слов красивых не говорил, подарков не дарил, цветов даже не приносил. Совершенная глупость, ты и сама это поймешь, нам эти страдания мешают, мне эти стенания не нравятся.

Я стукал уже не раз - трижды в окно, ты просыпалась в три часа ночи, и дважды в дверь, тоже после полуночи. Напугал тебя страшно, а иначе как ты видеть начнешь, думать о чем другом, кроме глупостей своих. Глаза-то поднимешь с тропинок своих протоптанных, и увидишь то, что видеть надобно. Думаешь, у страха глаза велики и мерешатся тебе тени страшные? Так то не кажется тебе, усмотрела наконец картинку пусть не полную, но поширше, чем коробка твоя от холодильника. Уж я-то знаю.

***

По набережной бежала, спотыкаясь, молодая девушка. Она была расстроена - на щеках расцвели неровные красные пятна, под глазами залегли глубокие тени, а сами глаза были красными, как будто девушка уже неделю плакала не переставая.

Она понимала точно, что ей нужно делать и куда торопиться, ее вел ее внутренний голос. Или то, что она всегда считала внутренним голосом.

От своей тоски пробовала она и к психологам ходить, подозревала у себя серьезную депрессию. Одна психолог ее только сильнее расстроила, напомнив, что молодость скоротечна и что жизнь все-таки проходит, а другая уверяла, что ей нужно обратиться к роду до седьмого колена и прощения просить.

Если бы я помнил, как смеяться, расхохотался бы во все горло. Родственнички, разумеется, подсобить могут, но виноватость перед ними только хуже сделает, уж я-то знаю. Хуже тебе и твои психологи сделают, те, которые в душу не веруют. Как можно душеньку твою вылечить, душеньки существования не признавая?

Ноги несли ее к ближайшей церкви.

***

Последний раз в православной церкви она была еще в детстве. Тогда в деревенскую церквушку ее водила верующая бабушка, к которой ее на все лето отправляли на дачу. В деревенской церкви ей не нравилось, сказать совсем честно, она ее пугала.

Дорога до церкви вела мимо большого кладбища. Кладбище то было вполне живущим и густонаселенным - оно не было заброшено, продолжая дышать холодным дыханием, принимало все новых постояльцев в крепкие объятья. В воскресенье туда толпой ходили деревенские жители - навестить своих и убраться на могилах, а ночью город привечало оно колдунов, ведьм и колдовок различного пошиба. Деревня та была большая и богатая - потому что располагалась недалеко от Москвы. Рядом было много таких же больших и богатых деревень, так что и церковь жила, жило и кладбище.