Книги в ожидании

Книги в ожидании

Книжки лежали на полу. Две стопки высотой почти по полметра каждая — в углу комнаты, спрятанные за диваном так, что не видно им было ни других книг, ни полок.

Книги беспокойно переговаривались, потому что не знали, что их ждёт впереди. Прежний их хозяин собрался уезжать навсегда и передал их новым хозяевам. А те будто забыли об этих книгах — и книги так и стояли двумя стопками на полу, сначала испуганно помалкивая, потом — беспокойно переговариваясь. Громче всех возмущалось несколько книг, которые привыкли считать себя лидерами и даже, может, теми, кто формирует общественное мнение в книжном шкафу.

  — Когда нас поставят на полку? — интересовалось серьёзное издание какого-то классического произведения. — Стоим в углу словно какая-то табуретка. Мы тут отсыреем, запылимся, нас продует. Это просто неуважение...

  — Это неприятно, конечно, — бубнила книжка в мягкой обложке с развлекательным романом внутри, — но надо подождать. Может, у них просто места нет. Полок мало. А нас много.

  — Более чем неприятно, — возражал толстый том в чёрной обложке, лежавший в самом низу одной из стопок. Этот том был очень одинок: он мало кому нравился из книг — из-за мрачного характера и мрачного содержимого.  — Мы уже почти неделю тут лежим. Неделю!

Толстый том в чёрной обложке говорил громче, чем обычно, хотя не чувствовал себя таким уж возмущённым. Просто ему хотелось, чтобы другие книги его услышали и с ним согласились. Ему нравилось быть частью большого обсуждения. Или хотя бы переживать общую беду.

  — Может, о нас просто забыли? — предположило серьёзное издание классики. — Обо мне часто забывают. Не устаю этому возмущаться.

  — О нас, — хором заявил философский трёхтомник, — раньше не забывали!

  Этот трёхтомник прежние хозяева, в самом деле, часто брали с полки, к подобному невниманию он не привык, потому его недовольство стало, в конце концов, ещё громче, чем у серьёзного издания классики. То-то хоть привыкло к невниманию.

— Может, — предположила книга мемуаров начала прошлого века, — нас готовят к библиотеке?

— Нет, это исключено, — уверенно возразил трёхтомник. — Никакой библиотеки! Наши хозяева заботятся о нас.

Слово «библиотека» книги произносили всегда понизив голос. Суеверия существуют везде — существовали они и среди книг. Считалось, что чем реже это слово звучит, тем ниже вероятность, что книги в самом деле отдадут в библиотеку — место, которое среди книг считалось самым ужасным на свете.

— Это прежние заботились о нас, — печально возразила книга мемуаров. — А этим мы, может, безразличны. Нас ждёт библиотека. Нас будут читать все подряд, мы не будем задерживаться ни в одном доме больше, чем на несколько недель… если повезёт, нас кто-нибудь забудет вернуть или украдёт. А если не повезёт… ох, что угодно может случиться!

Остальные книги только зашикали на книгу мемуаров, которая вечно портила всем настроение.

Первой на долгожданную полку отправилась рабочая тетрадь для изучения иностранного языка. Они была порядком отсыревшей, листы отходили от корешка, и другие книги за её спиной уже давно переговаривались, что ей не так долго осталось стоять на полке и что очень скоро её отправят на мусорку или иным способом избавятся — кому нужна испорченная книга. Да ещё поговаривали, что внутри в этой рабочей тетради листы исписаны. Но этого никто сказать наверняка не мог — рабочая тетрадь никому не показывала свои страницы внутри, а спрашивать о таких вещах было неприлично. Но именно её — отсыревшую, с отходящими листами, может, исписанную внутри — первой отправили на полку.

  — Это несправедливо, — вздохнул сборник исторических статей, который редко жаловался на судьбу, но тут не выдержал.

  — Ещё как, — согласилось серьёзное издание классики.

— Её на полку, а нас в библиотеку, — заметила книга мемуаров. — Но я всегда знала, что мир несправедлив.

Но зависть их была напрасной. Едва рабочая тетрадь оказалась на полке, как выяснилось, что на той же полке — среди других рабочих тетрадей — оказалась точно такая же, только целая и не отсыревшая.  Разумеется, новая соседка вызвала у этой, целой, рабочей тетради бурю возмущения. И другие тетради и учебники на полке к этим возмущениям присоединились, ругая несчастную новоприбывшую рабочую тетрадь на чём свет стоит, упрекая её в подлости и хитрости. Кто-то даже говорил, что отсыревшая обложка заразна, потому скоро все станут отсыревшими. Медицинскому справочнику стоило многих усилий, чтоб всех разубедить.

Второй — на следующий день после рабочей тетради — на полку отправилась книжка одного недавно умершего итальянского автора. Её поставили к другим книгам того же автора. И хотя ни одна из них никогда не видела своего автора, да и вообще они были переводными — написанным на русском, не на итальянском — они всё равно грустили из-за смерти своего автора, словно умер кто-то очень дорогой для них. Потому та часть полки, где они стояли, была тихой и тоскливой. И когда новая книжка попала на полку, её приняли с печальным гостеприимством. Ей были рады, как тому, кто причастен к общему горю.