Когда была война

Фальшивка

1.

Александровка, Крым.
1941 год.

Дядя Стёпа курил. Курил противную, не успевшую как следует просохнуть махорку, и это жутко раздражало Катю — едким дымом провоняли все сени. Чего она уже только не пробовала делать: и выветривала избу всю ночь, и вывешивала на стены пахучие пряные травы, и разбрасывала цветы душицы по полу. Всё без толку. Тошнотворный запах намертво въелся в старые бревенчатые стены. 

Несколько раз Катя пробовала уговорить дядю Стёпу не курить. Ну, или хотя бы курить на улице, во дворе. А ещё лучше — за забором, чтоб дым уж наверняка не долетал. Попервой дядя Стёпа соглашался, добросовестно выходил из избы и даже аккуратно тушил окурки в выделенной Катей пустой консервной банке, а потом всё возвращалось на круги своя. Не действовали ни уговоры, ни увещевания, ни угрозы спалить все его запасы махорки — стоило только дяде Стёпе опрокинуть в себя рюмаху-другую, как он забывал о своём обещании и снова поджигал скрученную из обрывка газетного листа самокрутку. 

— Фу, дядь Стёп! — громко возмущалась Катя. — Ну хватит уже! Всё ж провоняло! 

— А ты, Катюня, не нюхай, — простодушно отвечал дядя Стёпа, затягиваясь горьким дымом. — Выйди вон, воздухом подыши.

Бабушке, которая последнее время почти не вставала с койки, дым, по всей видимости, не досаждал. Хотя, она почти всегда спала — сказывался и возраст, и одолевающие со всех сторон болезни. Болело у бабушки всё, от пяток до макушки, но жаловалась она редко, только просила каждый день заваривать ей какие-то целебные травки. Их она сама и насобирала в поле, когда ещё имелись силы ходить. 

Каждое утро начиналось одинаково: Катя наскоро умывалась в медном, почерневшем от времени тазике, заплетала густые золотистые волосы в толстую косу, заливала кипятком смесь травок, а потом принималась готовить кашу на завтрак. Пока настаивался бабушкин отвар, она успевала покормить кур, привязать коз на поле, подоить и выгнать пастись корову. А потом уже принималась кормить бабушку. Ела та мало, как цыплёнок, — клюнет и всё. Порой Кате приходилось уговаривать её съесть ещё хотя бы одну ложку. 

Ну а потом начиналась обычная круговерть бесконечных дел. То забор подправить надо, то крышу подлатать, то черенок для вил вместо старого обстругать, то стойла вычистить, то натаскать воды да выстирать бельё. Катя с трудом управлялась с хозяйством в одиночку, и к вечеру сил, как правило, не оставалось даже на то, чтобы донести голову до подушки — так и засыпала сидя на лавке в сенях. Поэтому когда внезапно нагрянул дядя Стёпа, брат почившего отца, она несказанно обрадовалась. И всё было бы хорошо, если б не его поганая махорка. 

Оказалось, что супруга дядю Стёпу недавно бросила и, по его словам, подалась с любовником куда-то на Урал. Жить одному ему было невмоготу, вот он и решил переехать к племяннице. Мужиком дядя был ответственным, работящим — такие в любом хозяйстве нужны, и Катя с облегчением переложила на его плечи большую часть изматывающей работы, с которой он справлялся на раз-два. Не прошло и двух месяцев, как прохудившаяся крыша в избе перестала течь, калитка в загоне больше не болталась на одной петле, а в нём самом появились новые деревянные поилки для скота. Теперь на Кате был только дом. Он справил уже не первый юбилей — кажется, его строил ещё Катин дедушка, но стоял всё так же крепко. 

Она накинула на плечи пёстрый платок и вышла во двор. Солнце уже давно закатилось за горизонт, над головой высыпали бесчисленные звёзды, воздух казался плотным и тягучим, как кисель. Тёплый ветерок трепал нежные розовые цветочки вьюнка, что нахально оплёл штакетины забора. Катя чуть постояла у калитки, присела на скамейку и откинулась на спинку, глядя в бездонную черноту ночи перед собой.

— Что, Катеринка, скучаешь? — раздался вдруг над ухом голос.

— Ой! — испугалась Катя и, вскочив, обернулась. Сердце зашлось в бешеном ритме. 

— Да не пужайся, дурёха, — добродушно засмеялся Женька Старцев, её сосед. — Я тебе плохого не сделаю.

— Что ж ты подкрадываешься-то, как тать?! Так и заикой на всю жизнь останусь! 

— Не останешься. — Женя уселся на скамейку и закинул ногу на ногу. — Хорошо сегодня, да?

— Ага. Как и вчера. Как и позавчера. Лето ж.

Щёки горели, и Катя молча радовалась, что её скрывает темнота. Не хватало ещё, чтоб Женька догадался, что она к нему чувствует — стыда потом не оберёшься. К ней он относился по-дружески, как к однокласснице и соседке, а ухаживать предпочитал за Софьей Караваевой, кучерявой смешливой девчонкой года на три их младше. Катя ненавидела её всей душой, но поделать ничего не могла, только рыдала в подушку ночами да печально вздыхала, когда видела их вместе. В деревне поговаривали, что у них и свадьба скоро намечается, и сердце Кати рвалось на части от боли, когда она слышала эти слова. Свадьба… а она что же? За кого идти, если никто, кроме Жени, душе не мил? Не уживёшься ведь потом с нелюбимым. Так что лучше в девках и оставаться. 

Женя протянул ей простенький букет полевых ромашек и васильков. Катя вспыхнула.

— Ты чего это?

Он печально вздохнул.

— Да ничего, Кать. Бери. Не пропадать же цветам.

Катя взяла букет и сунула в него нос. Пахли цветочки сладко, с едва заметной, чуть терпкой ноткой. Она прижала их к груди и искоса поглядела на Женю, но в темноте не смогла различить эмоций на его лице. 

— Я же вижу, что случилось что у тебя.

Он снова вздохнул, помялся, хмыкнул и вдруг признался:

— Отказала мне Софушка-то. 

— Что? — не поверила своим ушам Катя. — Как отказала? 

— Ну вот так, взяла и отказала. Приходи, говорит, свататься на следующий год, а сейчас рано нам женихаться. 

— Ого! — протянула Катя, не сумев сдержать радостной улыбки. — Вот же какая! 

— Ну ничего, — продолжил Женя. — На следующий год опять пойду. Авось там уже не откажет, слово дала. 

На крылечко вышел дядя Стёпа. В пальцах дрожал уголёк вездесущей самокрутки. Он неспеша спустился по ступеням, подошёл к ним и встал рядом, облокотившись о забор. 

— Здравствуй, дядь Стёп. — Женя поднялся и протянул ему руку. — Как дела-то? Хорошо всё?

— Привет, — улыбнулся в ответ дядя Стёпа. — Да помаленьку, твоими молитвами. Чего пришёл-то? — Он весело подмигнул и кивком указал на цветы. — Никак, свататься? Букетик вон приволок.

— Да не, — отмахнулся Женя. — Как будто не знаете вы. С Софьей у меня отношения серьёзные. 

Катя совсем сникла. Она пыталась делать вид, что ей совершенно всё равно, растерянно теребя нежные цветочные лепестки, но получалось это плохо. Впрочем, никто на неё не смотрел. 

Дядя Стёпа снова затянулся и задрал голову к небу.

— Ух какое! Бездонное! Вот прямо так… и полетел бы. 

Рассеянный свет луны струился по усыпанному звёздами небесному шёлку подобно сиянию тысяч свечей. Катя рывком встала со скамейки и грубо сунула букетик Жене.

— На. Забери. Не нужно мне.

И с этими словами решительно зашагала к крыльцу. Ею владела горькая обида разочарования. Ну не хочет, и ладно. Дурак, не понимает, как она его любит — да ни одна другая девка так любить не будет! Пусть женится на этой своей милой Софушке, Катя как-нибудь переживёт. А потом, когда он всё равно придёт к ней, выгонит с порога. И бранных слов наговорит. Обязательно. Ну а в том, что он точно придёт, она отчего-то ничуть не сомневалась. 

На следующий вечер Катя вдруг неожиданно для самой себя собралась гулять. Бабушка есть, как обычно, отказалась, и теперь крепко спала, укрытая одеялом до подбородка. Дядя Стёпа чинил расшатавшуюся табуретку. Катя завила свои длинные локоны и собрала их в красивую причёску, надела на шею яшмовые бусы, что остались от мамы, и лучшее из всех имеющихся у неё платьев — в крупную серую клетку, с глухим кружевным воротничком на пуговицах. На плечи накинула белый ажурный платок, а потом ещё добрых полчаса крутилась у зеркала, придирчиво оглядывая себя со всех сторон. 

Ну сегодня Женька увидит, какая она красавица! Не то, что Софья, эта сухощавая нескладная девчонка с плоской грудью и невыразительными бёдрами. Лицом Караваева походила на дохлую рыбу: впалые бледные щёки, выпуклые пухлые губы, маленький подбородочек и блёклый бесцветный взгляд. И что он только в ней нашёл, что сохнет как сумасшедший, аж других вокруг не видит? А Катя вон какая — статная, ладная, фигуристая, высокая, с сочными округлыми формами и румяными щеками. Дядя Стёпа так и говорил, мол, есть, на что посмотреть. Да за ней, считай, полдеревни увивается! Порог уже обили ходить свататься! Один только Женя на неё и не смотрит… 

Катя вздохнула. Увивается-то да, вот только отказывает она всем. Даже сыну председателя Алексею отказала, хотя жених тот ох какой видный, тоже не одно девичье сердце покорил. Алексей, правда, надежды не потерял и продолжал вовсю за ней ухаживать, но Катино сердце не дрогнуло ни единого раза. Она пыталась разбудить в себе хоть что-нибудь, хоть какие-нибудь чувства к этому парню, но оно оставалось глухо. Не любила она Алексея — вот хоть убей. 

На улицах уже собралась молодёжь. Кто-то весело наигрывал на гармошке, кто-то пел, отовсюду доносились взрывы смеха. Пришёл и Женя — вместе с Софьей. Увидев их, держащихся за руки, Катя чуть было не задохнулась — от обиды, от гнева, от боли, от подступающих к глазам жгучих слёз. Кое-как сдержав себя в руках, она нацепила на лицо фальшивую улыбку и принялась отплясывать какой-то задорный танец. 

— Ух! Ух! — задорно кричал кто-то. — Давай, Катерина! Ух! 

Когда она в очередной раз обернулась, Жени с Софьей уже не было. Катя остановилась. Дыхание срывалось от быстрых движений. Её место тут же заняла другая девушка, и теперь уже хлопки и подбадривание стали звучать для неё.

Катя отошла в сторону и опустилась на мягкий ковёр травы. Её душили слёзы, грудь до боли, как в тисках, сдавливало. Хотелось кричать. Он даже не посмотрел на неё! Даже в полглазика не глянул! Как будто её тут и не было — только Софушку свою бесценную видит! 

Из темноты вынырнул Алексей и, плюхнувшись рядом с ней, стянул с курчавой головы картуз. 

— Чего пришёл? — неприветливо поинтересовалась Катя.

— Просто, — растерялся он. — Гляжу, ты одна сидишь. Вот и подумал, что скучно тебе…

Катя вскочила. Юбка мягко заколыхалась вокруг её стройных ног.

— Да ничего мне не скучно! Понял?! Не скучно!

И опрометью припустила по пыльной просёлочной дороге. Она не знала, куда бежит — просто бежала сквозь вязкую темноту. В ушах громом отдавались тяжёлы удары сердца, по щекам струились слёзы. Её нестерпимо жгли ревность и злоба, она неистово ненавидела весь мир. Да пусть оно всё пропадёт пропадом! Сгорит! Исчезнет! 

Под ноги попался камень, и Катя полетела на землю. Ладони и колени обожгло резкой болью. Она вскрикнула и распласталась в пыли, ударившись лбом. Из груди рвались судорожные всхлипы, и сдерживать себя у Кати больше не было сил — она разрыдалась как маленький ребёнок и стала молотить по земле руками. 

— Да чтоб она сдохла, эта твоя Софья! — завывала девушка. — Чтоб она сдохла! Сдохла! 

Через полчаса она, наревевшись до икоты, кое-как поднялась на ноги и устало поплелась к дому.