Когда часы двенадцать бьют

Когда часы двенадцать бьют

Когда часы двенадцать бьют

Новогодний снег падал медленно. Крупные хлопья отсверкивали в неверном свете луны, сыпались неторопливо, словно перья из выпотрошенной перины. Оптический прицел намертво залепило. Значит палить придется навскидку. Что у нас там?

Сонно шепчутся сосны в темном лесу. Потрескивают от сырости провода, мигают огни на трассе, торопятся фуры, гонит в ночь черный байкер – не спеши дружок, целее будешь. Стучат колеса запоздалого поезда, в вагонах ни одного трезвого, кроме малых детей. Грохочут пробки, вылетая из бутылок шампанского, притворно визжат девчонки, кто-то уже целуется в тамбуре, обещая… а зря, в новогоднюю ночь с желаниями лучше бы не шутить. В ПГТ тоже пьют и закусывают – жирный студень с золотыми кружками морковки, неизменный оливье и вершина провинциального шика, самодельный «наполеон». Молодежь во дворах пускает петарды и перекидывается снежками, старшее поколение переваривает ужин перед телевизорами, ожидая курантов… Тише, Машенька, не плачь, недосмотрели. Будет тебе и свисток, и белка, но в следующем году. А кто это у нас позвякивает?

Задорные голоса бубенцов еле слышатся – снег глушит мелодию. Высоко-высоко за облаками мчатся сани, запряженные северными оленями, доверху нагруженные подарками. Правит санями важный старик в красной шубе, пощелкивает кнутом, попивает кока-колу из баночки, дурень доверчивый. А вот мы его из винта шлепнем!

Грохнуло так, что заложило уши. Сани закувыркались в воздухе, подарки вспыхнули, перепуганные олени порскнули кто куда – ничего, добегут до канадской границы. Черный дымящийся след прочертил небо. Ещё одна зарубка на приклад, граница на замке, Санта-Клаусы не пройдут. No pasaran! И никаких происков заокеанской военщины.

Перезарядка complete – вот привязалось словечко. Чертовски хочется курить, но кто их, вражин, знает? Вдруг в санях ковбой Мальборо в красной шапочке, как пальнет на огонек – и фиаско. А вот коньячку хлебнуть сам Мороз-Воевода не запретит. Да и откуда ему узнать-то, для солидных господ нынче старается. Не ему, пану ясновельможному, простым стрельцам нынче кордоны держать… стой, паршивец!

Новый Санта давил на жалость – обтерханная шубейка, детские саночки с жалким мешочком, черная как смоль физиономия, обрамленная белой как снег бородой.

- No, please! I'm too young to die!

- Не дождетесь!

Хрусть и пополам, только дым клубами. Нас, отморозков, такими штучками не возьмешь. Небось лето красное сидел на Бродвее с кепочкой, взывал к прохожим: Monsieur, je ne mange pas six jours! Нет чтоб топором помахать в ельнике, деготь поварить, да хучь бутылки пособирать на помойках. Бездельник он бездельник и есть, и товар у него фабричный, made in Chто? Малая Арнаутская значится? Хрен редьки не товще.

Старомодная кнопочная бандура завела «влесуродиласье…»

- Слушаю, товарищ воевода! Да, на посту! Да, за версту! Да, всех… ну и шуточки у тебя, старик! Не мерзнешь там? Некогда значит? Тушили елку, значит, расчищали сугробы, мирили труппу большого театра. Большого или Большого? Какая разница? Прав, как всегда. Я шестерых завалил, до полуночи, глядишь, счет округлю. Собачья работа, говоришь? Стрелять – не перестрелять? А другой страны, старик, у нас с тобой нет. Лады, бывай. С наступающим!

Еще один глоток коньяка, чтоб теплей стало… Смешно – Морозу и тепло вдруг. Только вот без тепла в нашей работе нельзя, отморозишь душу и станешь ледяной статуей народ на улицах потешать. Говорят, в ту войну много померзло наших. Вот за них я и выпью третью, не чокаясь с обледенелым поручнем вышки.

- Эй мужик, подсоби по-братски!

Тоже мне, нашел родственника.

- Харе шуметь, дядя. Чего надо-то?

- Машину подтолкнуть – мотор заглох, прикурить негде. А у меня там жена.

Баба на сносях, приспичило ей – срать да родить нельзя погодить. Самое время спешить, да вот тремя километрами дальше дорога заледенела, а резина ни к черту. «Жигуленок» поведет юзом, папаша будущий кувырнется в кювет, а мамашу через ветровое стекло выбросит. Вот тебе, батенька, и Новый год, а подарочек – жизнь твоя развеселая.

- Шел бы ты, дядя, назад в поселок, и бабу свою волок. Неохота спускаться, знаешь ли, на посту я.

- Ты че, русского не понимаешь? Жена родит.

- Не довезешь её в ночь, даже если запустишь машину. Вертайся взад, пока не замерзли оба.

Ишь как бранится, аж пена на бороденку брызжет. Травмат говоришь? Пробуйте! Поглядим-ка мы с Катюшенькой на тебя одним глазом. Пошел, страус! Пошел! Пошел!!! И машинка у него, у болезного, пффф и поехала прямиком в ПГТ нах хауз. До утра папой станет. И все у них будет хорошо… Стоять, чудило!

Есть многое на свете, друг Горацио, что доводилось видеть мудрецам, но саней маскировочной окраски отродясь не встречал. И Санта попался ершистый, опытный – петлю заложил, на одном полозе прокатился. А вот кукиш тебе, соси колу! Мы тебя с дальней дистанции чпок – и в дамки.

Громыхнул выстрел – подумают, фейерверк. Горящие сани развалились прямо в воздухе, освободив оленей. Подбитый Санта-Клаус камнем упал в сугроб – и выскочил из снега как наскипидаренный. Разбуженный медведь выбрался следом – Топтыгин был очень зол. Беги, Санта, беги!

Нас, отморозков, по счастью так легко не убьешь.

А тебя, пьянь гидролизная, куда понесло? Полночь без малого на дворе, а ты с топором в лес поперся? Ужели жена погнала или дочка расплакалась? Ан нет. Дед, понимаешь ли в детство впал, у папаши елочку просит, хоть самую маленькую. Врачиха дура сказала, помрет дед скоро. А он тебя, шелупонь подзаборную, вырастил, в школу водил, драться учил и работу мужицкую делать. Ну, ну… Тише, Ванечка, не плачь, вот тебе елочка-краса, зеленая да разлапистая. А в подарок… пить ты у меня бросишь на целый год, зарок возьмешь. Дальше – сам разберешься. Осторожней, ужо тебе, елку-то не поломай, падать он по сугробам намылился. Марш домой!