Когда я перестал бояться темноты

Когда я перестал бояться темноты

Я помню, когда это произошло. Вернее, помню тот момент, когда я впервые осознал, что страх перед темнотой отступил. Это было сродни откровению, ниспосланному свыше и… разочарованию, как мне потом стало казаться. Разочарованию и опустошению. Я, точнее сказать, моё подсознание каким-то образом пришло к выводу, что в темноте нет ничего загадочного, таинственного и пугающего. Темнота – есть просто явление отсутствия света и ничего более. Воображение перестало рисовать невероятные образы опасностей, сокрытых ею в углу детской спальни – чудовищ, которые готовы прийти за тобой, схватить мерзкими щупальцами или когтистыми лапами и увлечь с собой в бездонную холодную неведомую пустоту. Ничего этого нет. Ни щупалец, ни когтей, ни чудовищ из бездны. Верно? 

Я взялся за поручень ограждения палубы рукой, ощутив его прохладу. Нейроны головного мозга на мгновение озаботились процессом обработки новых ощущений, и беспокойство отступило на шаг. Спустя время я всё равно ощущал некую нервозность, вглядываясь в бесплотную черноту ночи. Возможно, сейчас я увижу одного. А может сразу нескольких. Но лучше бы – ничего вовсе, твердило моё подсознание. Однако я знал, что если и дальше буду отводить взгляд, со временем страх может усугубиться. Если время, конечно, для нас ещё существует. 

Я вздрогнул, ощутив чьё-то прикосновение сзади. Да что там вздрогнул – я едва ли не проглотил язык от неожиданности. То была Андре. Мне захотелось отругать её, но я сдержался. Мы и так почти перестали разговаривать.

– Они подходят всё ближе, – пробормотала она, словно не замечая мой испуг. Взгляд её был обращён в темноту за бортом.

– Ты так считаешь… – выдавил из себя я, намеренно лишив фразу какой-либо интонации.

– Да, – кивнула она. – Тогда есть хотя бы какой-то смысл. Какое-то движение. Какое-то разрешение.

Я поёжился. Мне не хотелось думать о том, что она имеет в виду. Разрешение. Я отвернулся от зияющей черноты. На долю секунды мне показалось, что всё в порядке. 

– Мы почти перестали общаться, – бросил я как бы невзначай; мне не хотелось, чтобы она решила, будто это меня сильно заботит.

Она не ответила. Что-то кольнуло внутри.

– Что происходит? – спросил я её, понимая, как глупо в контексте ситуации звучит этот вопрос.

– Смотри! – вскрикнула она внезапно. – Смотри, вон там целых трое!

*

Помню, когда в первый раз попал в морской круиз. Тогда я был ещё ребёнком и пребывал в компании отца. Воды Балтики относительно спокойны в самом начале осени, но в тот год погода была на взводе перед приближением холодов: то и дело поднимался сильный ветер, один из порывов которого внезапно похитил мою фуражку, когда мы с папой пребывали на верхней палубе. Я едва не сорвался вниз в попытке вернуть полезный предмет гардероба. 

– Бог с ней, – махнул рукой отец. – Пойдём-ка лучше пропустим по мороженому. 

И мы пошли. После этого у меня, кажется, недели две болело горло (хорошо, что не начался бронхит, иначе бы мать четвертовала отца по возвращении домой). Но запомнился круиз совсем не этим. В первую ночь, когда мы вышли на палубу, передо мной предстала картина, достойная пера Казимира Севериновича. Чернота. Абсолютная, непроглядная, чёрная мгла. Ни луны, ни звёзд, ни каких-либо намёков на существование окружающей действительности. Я смотрел на неё как зачарованный. Казалось, стоит мне протянуть руку за пределы ограждения, и она тут же растворится за пределами невидимой завесы. Как будто реальности за пределами ограждения палубы не существовало вовсе, и мы зависли посреди пустоши из глухого мрака – без движения и лишних звуков; только мерный рокот работающих турбин судна, отдалённо напоминающий урчание домашнего холодильника. Тогда, глядя в эту невероятную бездну, я полагал, что детский страх перед темнотой отступил, а вернувшись на берег, я почувствовал себя обновлённым, словно обрёл какую-то суперспособность на зависть своим сверстникам. Долгие годы после я не вспоминал об этом. И теперь, десятки лет спустя, я вновь столкнулся со тьмой лицом к лицу. Но сейчас всё совсем иначе. И я вновь ощущаю себя десятилетним мальчишкой, который ночью боится доковылять до туалета, если вдруг стало невмоготу.

Нынче в это трудно поверить, но в день отплытия стояла ясная солнечная погода, а на море был полнейший штиль, и ничто не предвещало событий, которые ждали нас впереди. 

В здании терминала было полно народу, однако очередь в окно регистрации на наш рейс была существенно меньше, чем на другие. По вполне понятным причинам нас это сильно обрадовало, однако на таможне мы всё равно потеряли много времени: группа китайских туристов продолжала своё кругосветное турне и, кажется, в Гданьске один из них купил что-то запрещённое для вывоза из страны. После этого пограничники стали потрошить сумки у всех подряд. Я постоянно поглядывал на часы, опасаясь, что рейс отправится без нас, но Андре пребывала в совершенно невозмутимом состоянии. Последнее меня расстроило, – я вспомнил, что она не особенно хотела ехать.

– Дурацкое название, – отметила Андре, когда мы поднимались по трапу. 

«Ребрец» – на гордо вздёрнутом носу лайнера рубленные чёрные буквы с заметными засечками выглядели излишне сурово, диковато контрастируя с изящной схемой раскраски корабля.