Колдунья и оборотень.

7. Никаэль. В течении Реки.

Сон про колдунью был на редкость мерзким. И она еще пользовалась моим именем, эта наглая самонадеянная кретинка. Гордячка! Тьфу! Даже думать о ней не хочу... О! Мне опять что-то снится... Мрр... Как сладко спать – темно, тепло, уютно... Не надо ни о чем думать. Я сейчас проснусь у костра среди своих друзей. Вот только сон досмотрю... О-ле-ле...

Теперь точно проснулась. Как заказывали – сидим дружненько у костра, песни поем под старенькую гитару. Ноги болят так, что идти никуда не хочется, а Корвин тормошит всех – не сидится ему, видите ли. И куда по такой тьме тьмущей идти? У костра тепло, светло, комары не кусают. А я так и под этих цикад противных сейчас в состоянии уснуть.
– Зануда ты, принц, – сказал весельчак-Кантор, – И в правду, хорошо сидим... Костер, небо звездное, сверчки вон надрываются....
– Цикады, – поправила я...
Меня не покидает какое-то странное ощущение... Что все это было, было, было. Мучительное такое, неприятное чувство, скребущийся на душе зверек с маленькими тупыми коготками... Сейчас Санька скажет...

– Спой что-нибудь, Нэль,– неожиданно предложил Санька-Кантор...
Ну, вот сказал уже. И я буду петь, хотя настроения нет и не будет, тем более под скептическим взглядом Корвина. Гитара, заботливо подсунутая мне Ланцем, удобно устроилась на коленях, а пальцы рассеянно забродили по струнам, подбирая аккорды...

Вы меня не зовите, белокрылые чайки,
Мне над морем кружить так, как вы, не дано...
Диким криком своим душу мне не терзайте,
Может статься, что скоро мне все будет равно...

Меркнет взор напряженный, и слиплись ресницы,
Руки вверх заломив, будто в крике немом,
Я молюсь за него. Как уставшая птица
Вспомнить я не могу свой потерянный дом.

Кантор вставил пару критических замечаний, а прочие молчали, прекрасно понимая, что в похвале я не нуждаюсь.
– Новенькое? – приподняла искусно выщипанную бровь Вив.
Не новенькое, кончено, но кивнула и, усмехнувшись, небрежно отложила гитару. Несчастный инструмент тут же подхватил Ланц и стал ее безбожно терзать

– Вы как хотите, леди энд лорды, а я пошла искать где получше от ветра укрыться...
Мне нестерпимо хотелось сделать хоть что-то выходящее вон из сценария... На чуть-чуть. На самую капельку. Но мои губы выдавали прежние, будто заученные фразы. Словно и не я это вовсе, а кто-то другой – двойник, оживший манекен с такими же как у меня фигурой, лицом, волосами, копирующий мои жесты и голос... А я сама смотрю на это действо будто со стороны, и пора, пора выходить из роли безгласного зрителя...

Кантор, который поначалу мялся, тут же вскочил и направился вслед за мной. Еще пара ребят пошли обследовать местность в другую сторону.
Некоторое время мы шли молча, потом Санька-Кантор начал пороть всякий фентезейный бред
– Я тебе совсем-совсем не нравлюсь? – с трепетом в голосе выдохнул он. И вдруг неожиданно, наверное, даже для самого себя осмелел, привлек меня к себе достаточно грубо и поцеловал.
Его губы показались мне какими-то влажными, слюнявыми. Я вырвалась и наградила его звонкой пощечиной, отступая на шаг в сторону пропасти. Покачнулась, не удержав равновесия...
Я падаю. Падаю. Падаю. Так долго и так быстро... Где-то издалека доносится обиженный вой Кантора. По-собачьи скулящий, хнычущий... В глаза бьет свет, болезненно яркий... Не получилось – ничего изменить не получилось...


Я потянулась, разминая затекшую спину, и тут же прикрыла глаза от яркого света. Солнце рвалось во все щели ветхого строения. Где-то совсем рядом скулит щенок. Лицо оказывается действительно мокрым на ощупь. Открываю один глаз – передо мной на сене сидит здоровенный тощий пес, темно-серой, почти черной масти, какой-то по-щенячьи пушистый, трогательный. Глаза огромные зеленые, влажные с почти человечьим выражением обиды и болезненно расширенными зрачками.
Мне ужасно стыдно. Значит, это ему я по морде заехала, а вовсе на Кантору, пристающему ко мне только во сне... Бедняга, только пригрелся, уснул – а ему по морде...
– Собачка, милая... Ну, прости меня... Это я спросонья не разобрала... Иди сюда маленький, – я протянула к нему руку, намереваясь потрепать по пушистому загривку.
Пес дернулся и отпрянул, скаля белоснежные зубы. Сделал он это неловко, припадая на заднюю лапу и не сдержав очередного несчастного поскуливания... Только сейчас я заметила на бедре щена запекшуюся свежей корочкой рану.
– Бедный песик! – эта фраза вызвала с его стороны целую серию возмущенных звуков. Он закрутился в полном смущении, но вроде решил, что я не представляю для него никакой опасности...
“Сам, ты песик!” – так, это мне точно померещилось. Ничего он не сказал. Просто у меня иногда возникает такое ощущение, будто я знаю, что животное хочет сказать. Хочет и не может.
Однако я пригляделась к собачке внимательнее. Странный песик. Уши торчком, аккуратные немного округлые, грудь широкая, хоть и тощая немного, а лапищи-то какие... Пушистый хвост без намека на загиб колечком. “Волк” – подумала я и мысленно похолодела от собственного предположения. Волки в одиночку не ходят – да и одного этого на меня хватит... Зверюга будто почувствовала, что ее боятся не меньше, и довольно заурчав улеглась у входа...
– Ты здесь один? – спросила я. Глупый вопрос. Дурацкий. Вообще дурацкая привычка разговаривать с животными. Я всегда со своим попугаем дома разговариваю, но... тот хоть ответить может, что-то вроде “Ника, лапушка”, а этот будет молчать и так же непонимающе смотреть на меня. Да, кстати, как там поживает мой Карро, если я не вернусь – соседка его куда-нибудь в зоомагазин сдаст, я ведь только на месяц с ней договаривалась...
Однако волк посмотрел на меня внимательно и растерянно моргнул. Будто скулить ему стало стыдно.
– Больно?
Зверь коротко, но тяжко вздохнул. Я подсела поближе и все-таки решилась погладить его меж ушей. Шерсть – на редкость густая, как на песцовой шубе, только пожестче. Ну, волки вроде черными не бывают… Не такой уж он и страшный.
Мой новый приятель был порядком удивлен, что его больше не боятся, и терялся в догадках, то ли ему еще раз показать свои зубы для острастки, то ли уложить свою большую лобастую голову мне на колени, и забыться в простой собачьей радости от поглаживаний ласковой руки.
Издалека донеслись протяжные звуки охотничьего рога. Волк подскочил, как ужаленный, забыв о раненой лапе, пулей вылетел из сарая и припустил со всех ног, петляя как испуганный заяц. Сколько я ни напрягала зрение, но я не увидела, ни охотников, ни щена.
Горизонт окутывал густой туман.