Колесо И Рояль

Колесо И Рояль

КОЛЕСО И РОЯЛЬ

Любимым духотворческим состоянием одесситов, как отмечается в новейших туристических справочниках, является предчувствие заката. Каждый одессит предчувствует закат по-своему. Кто-то, оторвавшись от телека, компа и дебильника, усаживается в кресле-моталке на балконе, за чашечкой ароматного бразильского кофе, устремляет взгляд на пылающий горизонт и в мечтательной истоме приговаривает: «Так это же другое дело. Вчера – так то ж был и не закат. А сегодня – таки то!».

Иные с семейством, котами, собачками и макаками на поводке снуют по набережной, любуются тонущим в морской пучине светилом и восхищенно вздыхают: «Это же не может так быть! Оно обратно пошло на дно!»

В туристических справочниках предчувствие заката обозначается кратко: «Это благословенный для Города час, тогда как местные толстолобики прогуливают своих кабыздохов».

Писатель Бабель предчувствовал закат на чисто бабелевский манер. Плодотворно потрудившись над хулиганской пьесой «Закат» и отужинав с Хаей-Леей Швехель, своей любимой бабушкой, владелицей торговой лавки «Овес и сено» (холодцом из балабайки* и хрустящими латкесами* с чесноком и укропом), сопровождаемый криками заботливой прародительницы: «Ися, я тебя умоляю, надень шерстяных носков в свой страхолюдный говнодав и накинь шарф на свой угребищный пальтисрак», - выбирался из дому на воздух, выгуливать свой знаменитый брэнд: колесо истории.

Завидев на улице известного писателя, одесситы расплывались в улыбке, восклицая: «Мсье Бабель, как ваше ничего?».

Другие кричали: «Мсье Бабель, вы с прогулки ли на?».
Третьи прерывисто вздыхали: «И это же какое нам счастье видеть вас, Исаак Эммануилович, живым, а ваше колесо здоровым!».

Писатель в ответ приподнимал шляпу, кланялся горожанам и шествовал дальше.

Колесо истории катилось неспешно по Молдаванке, постукивая о брусчатку, писатель семенил позади, наблюдая, как колесико час от часу замедляло ход, останавливалось, обнюхивало мостовую, с блаженством чухалось о памятник Екатерине II, вдруг оживало, радостно виляло, катилось стремглав вперед, выруливало куда ни попадя, по своему хотению - с Ришельевской на Ланжероновскую, оставляя всюду судьбоносные пометки; на столбах, деревьях, на углу кафе «Маман»; торжественно и щедро орошая главное административное здание, окрещенное в народе «Султан-Брехистан»; и слегка, как бы экономя, окропляло «Децибильню» – популярную, злоупотребляющую громким звуком дискотеку.

Писатель по ходу покупал свежую газету «Одесский брехунец», небрежно листал ее, пробегая глазами сенсационные заглавия, типа «Земельный перпердел» или «Разгромный мачт клуба «Черномордец», - и так же небрежно посылал ее в мусорный бак. Заглядывал на минуту в Музей восковых фигур «У бабы Ути» - посмотреть, не появились ли новые персонажи в зале «Известные писатели и поэты»: Гулак Артёмовский, Исаак Бебель и Анна Ахметова*.

В зале «Звезды кино», при виде воскового Кота из мультика «Шрек», колесо с необъяснимым постоянством заходилось звонким лаем, требуя от хозяина немедленно сделать селфи с «самым страшным», по отзывам одесситов, животным.

• всего колесо резвилось на Потемкинской лестнице. На исторических ступенях оно прыгало, переворачивалось, изощряясь во всевозможных стрит-трюках: вилли, банни-хопах, дропах, стоппах и прочих, вызывая восторг у местных велотрюкачей. Бабель в красном клетчатом пальто от «Dior» и белых кроссовках «Reebok» шествовал с невозмутимым видом по ступеням вниз, едва поспевая за резвящимся проказником.

Умудренные жизнью одесситы со знанием дела кивали: «Смотрите сюда! Ай, что за цацки-пецки у нашего мсье Бабеля! И чтобы вы себе так знали!». Старожилы в скверах, присохшие к скамейкам с застойных брежневских времен, поглаживая пыжиковые головные уборы, с участием восклицали: «Молодой человек! Оденьте таки вже шапки, конечно, если не хочете замерзнуть сами себе голову!».

Натрюкачившись на лестницах, парапетах и бордюрах, колесо катилось к набережной и, отдышавшись, глубокомысленно изучало табличку у моря, гласящую: «Дальше всех не заплывать!». Уразумев, что заплывать дальше всех действительно не стоит, колесо терлось о ноги хозяина, как бы испрашивая, нельзя ли ему прямо здесь, посреди города, развалиться и вздремнуть. Так могло бы и случиться: Бабель присел бы на ступеньки, колесо улеглось бы рядом и оба застыли, забронзовели бы навеки, навсегда.

Да только не в этот вечер. Колесо, вдруг, сделало внимательно уши и покатилось дальше. Писатель едва за ним поспевал. И вскоре понял, что так взволновало его друга. На Французском бульваре играл рояль. Бабель приблизился к пианисту, облаченному в черный фрак, мастерски лабающему блюз и, пораженный, воскликнул: «Мсье Гершвин, кого я вижу? Какими судьбами ваша гастроль у нас в Одессе?»

Гершвин, не прерывая лабать левой, протянул писателю правую:
- Рад, весьма рад встрече, мсье Бабель. Давненько с вами не виделись. В последний раз, кажется, это случилось на площади Сен-Жермен. Вы брали у кого-то интервью, припоминается.