Колготки

Колготки

             Вася Уткин только что заступил на ночное дежурство и уже безнадёжно скучал. Глубокое неудовлетворение, а местами и злость отчётливо прослеживались на его молодом лице. Шёл третий год, как Васина мама, активная и пробивная женщина, устроила сына медбратом в седьмую городскую больницу. Она считала это одним из высших достижений своего пробивного таланта, не считая, конечно, Васиного поступления в медицинское училище, которое организовала тоже она. Нет, Василий на мать не сердился, и даже наоборот, понимая, что он cам ничего из себя не представляет, охотно вверял судьбу в её «вездесущие» руки и медленно плыл по течению маминой воли. И всё было бы как нельзя лучше, если бы не эти ночные дежурства. Скукотища! Вот и сейчас Вася сидел в тесной приёмной, лениво потягиваясь в старом кресле и по-американски выложив ноги на шаткий табурет. Перед ним был разложен кроссворд, не подлежащий никакому сроку давности, а точнее сказать  - очень древний. На это указывали его изрядно пожелтевшие страницы, удобренные пятнами от чая и шоколада. Каждый раз, когда Василий заступал в «ночную», он доставал эту реликвию и начинал скучать. Он знал все вопросы наизусть, но отгадал только семь слов и то по чистой случайности.

- Молочно-голубоватый минерал, - с задумчивым видом повторял Вася, неподдающийся его интеллекту вопрос. – Бирюза…Нет…Коралл!  Да конечно же нет! Хрень какая-то. О! Хрень подходит…Да... я с этой работой совсем скоро  свихнусь, – размышлял он вслух, почёсывая затылок.

Вдруг что-то скрипнуло и в дверном проёме показалась растрепанная голова:

- Уткин, здорово! Я как чуял, шо ты сегодня того, смену торобанишь.

Лицо парня тут же изменилось, приняв властный и сердитый вид, а голос, подражая новой внешности, выпалил:

- Степаныч, ты что? Совсем уже охренел?! Куда прёшь в таком виде в приёмную комнату? Иди ты к ч…

- Василий, ты шо с дуба упал? Ругаешься в святом месте, можно сказать. А ешо доктор, едрить тебя через колено!

Пока Степаныч говорил, Вася трижды поменялся в цвете. Оставшись в последнем, а именно в бурячковом, он взвизгнул:

- Я – не Василий, а Василий Петрович! И прошу ко мне обращаться, соблюдая субординацию. И вообще, где мои десять рублей, Степаныч?

- Да отдам я тебе. Не жмоться. Получив в цэй раз зарплату, та не успев отложить. Мария Никоноровна усё вычистила. Не даёт, змея. Боится, что буду пить.

- А то не будешь!

- Да как же без цёго? Ну так не всё ж пропью. А вона бач какая! Вчерась вона х…

- Так, меня все эти подробности не касаются. Меня интересуют мои деньги, - Вася нервно перебил вошедшего.

-Да шо ты заладил одно и тоже. Отдам в следуючем месяце. Чуешь, Васько, пидэм покурим на двори. А то шо ты тут сыдыш как в заключении.

- Степаныч!...- парень хотел выплеснуть очередную порцию негодования, но вдруг остановился, глубоко вздохнул и уже спокойно, чеканя каждое слово, продолжал, - Горбатого могила исправит. Да?! Я тебе что только что говорил?

- Ну да, как там тебя, Василий Петрович. Один хрен! Якый ты Петрович?! Оно на губах молоко ще не высохло. - Степаныч расплылся в беззубой улыбке, но видя что Уткин начинает краснеть, тут же добавил,- В меня такие крутые цыгарки есть! Пидем покурим, я тебя угощу. «ПарламЕнт» называются.

- Не «ПарламЕнт», а «ПарлАмент»! Господи, ну что с тобой делать…

- Пидэм, пидэм. Я для тебя доброе дело делаю – от лени спасаю. Пошли, а то мой Степаныч сейчас всю больницу на ноги поставит. Чуешь як гавка, подлюга?

            Обоих Степанычей знала вся больница. Кстати сказать, сильного отличия у них не наблюдалось. Старшему было уже за шестьдесят. Всегда с растрепанной шевелюрой и торчащей седой бородой он походил на Бармалея, но на самом деле являлся довольно таки добродушным и чрезвычайно настырным человеком. Работал он уже лет десять при больнице сторожем и дворником, и настолько втёрся в глаза и доверие местных врачей и постоянных болеющих, что каждый его считал неотъемлемой частью больницы №7. Два года тому случилось ему подобрать на территории той же больницы, хромого пса. Старик выходил его, да так при себе и оставил. Собака была немаленькая, с жёсткой, беспорядочно торчащей шерстью и бесформенными оттопыренными ушами. Она ни шагу не ступала без своего новоявленного хозяина и потому, когда кто-нибудь звал Степаныча, пёс прибегал тоже. Да и внешнее сходство, как говорится, было на лицо! Потому так к ним и прилипло одно имя на двоих – Степанычи.

  - Ну что ты окаянный! Замовкны,  ради Бога!  - Пёс бросился к хозяину, радостно веляя  хвостом. – Ты бач, собака, а понятие имеет, шо в помещение лечебное ей нельзя …  Воспитание! – гордо заключил Степаныч.

 - Ну давай твою крутую сигарету, что ли…

             Оба закурили глубоко, с наслаждением, вдумчив, вдыхая свежий весенний воздух, перемешанный с невидимым дымом. Вечер был тёплый и совсем безветренный, а небо смотрело на землю сотнею светящихся глаз. Откуда-то доносился слабый крик одинокой птицы и изредка пиликал сонный сверчок.  Природа готовилась ко сну.

 - Хо-ро-шо, - прицмакивая и улыбаясь протянул Степаныч.

 - Да. Скоро совсем тепло будет. Скоро отпуск… На море поеду…

 - Шо вас усех так на то море прёт? Шо там хорошего? Вон  и у нас ричка есть.

 - Степаныч, сколько тебя знаю, а не могу привыкнуть к твоей, так сказать, речи. Ты б уже определился на каком языке тебе говорить  или на русском, или на украинском, а то какая-то береберда получается. Просто слушать невозможно.