Колыбельная старого Бернарда

Этот город

Казалось ли когда-нибудь, что за вами следят призраки? Призраки прошлого, несовершённого. С наступлением тьмы на город, просыпаются мертвые. Они в супермаркетах, в туннелях, через которые вы едете с работы, они в каждом доме. Попробуйте прийти вечером в парк и просидеть там до рассвета. «Глупая затея», скажете вы, перед тем, как почувствовать ледяной до костей ветер. Он будет скользить по коже и манишь шепотом. Шепотом смерти. Его будут заглушать ели слышимые стоны за спиной. Как мне казалось, они всегда были полны боли, вырывающие комом с едва заметным придыханием. Лишь тусклые огни фонарей будут мигать и вскоре потухнут…

«Колыбельная старого Бернанда»
Глава 1. Этот город.
«Лондон- город, в котором тебе придется измениться. Ты перестанешь быть собой и утонешь в привычках, что тебе придется запомнить и терпеть, пока не окажешься по ту сторону. Лондон всегда представал в моих мыслях большим и многовременным. Мне очень часто глупой девочкой казалось, что, рассказывая про город большой воды, нам врут. И он не такой технологичный. Точнее не везде. И пахнет не горечью листьев с плантаций и сыростью, а страстью. Эти мысли были отдушиной. Пусть маловременной, но это спасало нас от реальности. Нас всех. Всех шестерых. И только прибыв сюда, я поняла, что книги были правы. Я встретила своих рыцарей, своих бравых гвардейцев, что смотрели на меня без интереса. Глупо было надеяться, что мне подарят хотя бы розу. Символ любви. Но не Лондона. Ведь это город извинений, монархии и чая.
Единственное, что мне здесь нравилось – туманы. Серо-голубая пелена заволакивает тебя, отрезая от внешнего быта. Ты не видишь лиц, ямочек на щеках, даже цвета глаз. Не влюбляешься с первого взгляда. Наблюдаешь лишь возвышающиеся пики небоскрёбов и таинственные очертания церквей, что, казалось, наполняются призраками. Несущиеся желтые машины - на самом деле же лишь пятна. Сырость становится влагой. А холод в легких вызывал у меня искреннюю любовь.»

Девушка стояла около окна стиля готической розы и всматривалась на заполненные водой улицы. Ее оливковые глаза бегали по силуэтам, очерченным громоздкими пальто, времен известной Бэйкер Стрит на жёлтых страницах. Модно, красиво. Да и в большие оттяжные карманы можно было спрятать вино и стихи. Как романтично на показ. Неизвестная бросала взгляды на впервые увиденных, томно выдыхая ароматный дым из легких. Смрадный смог для святого места, куда ступила ее нога.
Люди быстро перебегали через малую воду, закрывая лица зонтами. Серыми. Скучными. Элегантными. Как грозовое небо в тучах, как стиль лофт. Мало кто обращал внимание на других прохожих. Таких же как он, или она. Работа, семья, любовницы и любовники. Наверное, можно позавидовать, если тебе есть куда возвращаться. Слышать оглушающий шум в ушах, чем оглушающую тишину в голове.
Взгляд заскользил по стеклу, в миг замерев на отражающейся в нем девушке. Каштановые волосы, широкий открытый лоб и рысиные глаза. Все, что отвлекало внимание от шрама на нижней губе. Уродливая линия пересекала едва верхнюю, замирая разветвленным узором. «Неуклюжая дурочка», прошептал нежный женский голос в голове и мысли снова утонули в едком смраде.
Закончив разглядывать многолюдные улицы Лондона, девушка потушила сигарету о припасенную стеклянную пепельницу. Прозрачная, словно воспоминания, тающие и угасающие в пламени новой жизни. С чем черт не шутит. И она, надо сказать, здесь уже прижилась. Аведоноподобная уже давно поняла, что живет не в сказке, а в южной готике. Спускаясь по железной лестнице, незваная слышала лишь эхо от собственной обуви, разлетающееся по всему залу святого Мартина. Запах парафина, смешивающийся с запахом сигарет на клетчатой рубашке и классицистическая пыль белых колон.
Незнакомка спустилась в восточную часть нефа, быстро размеренными шагами направляясь к выходу через ряды скамьей с генофлекторями.
Свет канделябров привычно резал глаза после полумрака третьего этажа церкви, выпустив незнакомку в золотисто-коричневую просторную залу. В это время здесь было меньше всего людей. Но песнопения слышались постоянно, не умолкая, словно кто-то записывал их на старенький диктофон. «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.»

- Габриела.

Пришедшая в пальто резко развернулась, ожидая того, кто ее окликнул. Около амвона стояла женщина в традиционном одеянии монахини. Она медленно шла по узкому проему, вынув из-под мантии и рассматривая нечто в руках. Обрамленное клобуком лицо было каменным, а глаза пустыми. Умершими. Как у утопленников, где замерла смесь осознания и вопрошания навеки.

- Ты сегодня снова ходила туда? – холодный голос монахини догнал девушку уже у самого выхода. – Мне всегда было интересно, о чем ты думаешь, когда стоишь там.

Та, которую окликнули Габриелой, посмотрела в упор. Взгляд карих глаз обращающейся не дрогнул, но и не этого добивалась пропитанная жизнью целиком девушка. Она знала, что в монахини Элис пошла не от хорошей судьбы. Бывшая проститутка Лондонского мид-борделя, распивающая в день минимум по две бутылки дешевого пойла в попытках заглушить память. Габриель не осуждала. Каждая из них это пыталась. И каждая по-своему.

- Я не думаю, - тихо проговорила Габриела, заправляя выбившийся синий локон монахини, - Я там курю.

Женщина ухмыльнулась. Нежно перехватив руку старой подруги, она прижала ее к своей щеке. Гладкая ладонь, пропитанная запахом тимьяна, сушенных трав и дыма.
Все они поневоле становились семьей, когда прибывали туда. Как склеенное вдребезги разбитое зеркало. Разные кусочки, соединённые неправильно, но как ни крути, в отражении ты увидишь лишь одно.
Элис прижимала руку Габриелы сильнее, проводя большим пальцем второй по ее губам. Женщина вглядывалась в лицо девушки, и было непонятно, о чем сейчас думает монахиня. Осуждает или что-то пытается понять.
Габриела искренне восхищалась Элис. Правда почти никогда ей этого не рассказывала. «Только не говори, что влюбилась в меня», хохотала пьяная монахиня на барной стойке, потирая выбритые виски. Синие волосы падали на голые плечи, едва закрывая татуировку ниже ключиц, а свет неоновой вывески делал ее лицо отчего-то травянисто-зеленым.

Иногда, люди служащие всевышнему казались девушке таинственными. Казалось, за холодным мертвым взглядом они знали все. Вплоть до тайн шабашных перекрестков. До дурманящего запаха сушенных трав. Даже Вальпургиевская ночь была не темнее, но под своим покровом ждала их. В конечном итоге, все равно они все оказывались в объятьях распутства и похоти, а утром с трещащей и хмельной головой отмаливали грехи.
Убрав руку с лица подруги, Элис быстро сжала ее в кулак, дрогнув в улыбке лишь уголками губ.
Красная помада после вчерашнего еще была видна на пухлых манящих губах Эл. Видно тот парень из бара был настроен вовсе не на них и ей даже пришлось бы сыграть старую роль, а после скрывать красноту губ и шеи современным обычным способом.

- Ей бы это не понравилось, - проговорила женщина, глядя в глаза Габриелы.

Девушка оттолкнула дверь и вышла наружу. Шум столицы и запах сырости обрушились на шатенку, сбивая мысли в кучу. Словно и не было этого разговора, не было этих лет. Оставалось одно ничего, приправленное воспоминаниями, едва выплывающими наружу ночными кошмарами. Было непривычно и неприятно переживать заново все, что забыл. И находить среди новых кошмаров те, которые впиваются в кожу шрамами.
Никто из них не любил говорить об этом месте. Погребенном кладбище детей, которое пожирало души. Особо хорошо это место умело хранить тайны, и только колыбельная старого Бернарда могла дать надежду разгадать их.
Габриель остановилась, почувствовав, что в легких не хватает воздуха. Как долго она шла на «одном дыхании»? В горле приятно першило, а губы были пересушены, словно у трупа, который последний раз смог вдохнуть запах дождя. Но так к нему и не прикоснулся. Достав из пальто пачку ароматизированных сигарет, Габриел осеклась и убрала руку обратно. Все же курила она лишь в здании святого Мартина.
Габи, ее так когда-то называли. Давно. И больше никто не смог произнести сокращенное имя на придыхании, заглядывая в ее оливковые глаза. Волей-неволей, но именно она стала проводником в страшных событиях заброшенного Бернарда, который оставила позади. Только она видела его звериную сущность во плоти.
Девушка шла, так и не замечая, что вторая рука до сих пор сжимала отданное Элис нечто. Ногти впивались в нежную бледную кожу и оставляли красные впалые следы, когда Габриел решила немного разжать ладонь. Она не могла представить, что такого отдала ей монахиня, но чувствовала неладное. Всем телом. Дрожь прошлась по коже вглубь, замирая и отдаваясь в животе болью. Словно это должно было пробудить ее от долгого сна.
Габриел медлила. Она старалась оттягивать момент, противясь нагнетающей тянущей боли. Буро-зеленые глаза впивались в ладонь и притягивали любопытные взгляды незнакомцев.
«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».
Выдохнув последнюю храбрость, девушка опустила взгляд и сунула руку в глубокий карман, поспешив продолжить путь. Кажется, разочарование всего мира обрушилось на нее в печальном стоне. Готова была поклясться, она отчетливо слышала чье-то дыхание над ухом.
«Наверное, устала», отмахнулась собственным мыслям Габриела, ссылаясь на начинавшуюся шизофрению и манию преследования.

Пика святого Мартина возвышалась позади над зданиями современного технологичного Лондона со вкусом рыцарских подвигов. Белое дерево, крепко держащее тонкое стекло, расцветало розой под башней и в отражении туч скрывало лицо незнакомца в плаще.

Габриела не помнила, как забежала в скромную потрепанную квартиру лофтовского стиля на окраине и захлопнула дверь. Последняя жалобно скрипнула и распелась грохотом, окончив тираду щелчком. Снимать студию приходилось на и без того маленькую зарплату бывшей студентки академии искусств. Остатков хватало едва на какую-то еду, купленную по акции и художественные принадлежности, которых было достаточно максимум на месяца три.

Портреты «живых» призраков висели, были разбросаны по всей студии, застилая собой, как листья осенью, все. Нужно было постараться, чтобы разглядеть серые с желтым стены под белыми полотнами.
Карьера художницы была теми еще американскими горками. Вроде бы ты не боишься взлететь, медленно поднимаешься наверх, но падаешь неожиданно и с таким грохотом, что не слышишь стук собственного сердца. Наивно полагать, что оно остановилось. Такой нервной работы Габриела и хотела. Было больше работы ради существования и меньше времени о чем-то думать. Именно так, на втором году учебы, она и начала курить, пытаясь хоть как-то немного отвлечься от существования, которое шло ну крайне плохо.
Девушка прошла в западную часть квартиры, плеснув в стакан воду из-под крана. Железный твердый вкус оставался во рту, даже после того, как она проглотила жидкость Тяжелая вода, пустой холодильник и ни гроша в кармане до следующего месяца. Коллеги по канторе иногда шутили, мол заведи кота или мужчину. Но если в одном случае ее не прельщала перспектива «сильной независимой женщины» со скелетом кота, то в другом все было гораздо хуже. Габи медленно измерила квартиру шагами. Каждый миллиметр стен провожал ее взглядом. Шон обмолвился за кружкой пива, что она рисует во сне. А она поверила, потому как просыпаясь, находила новые зарисовки на смятых листьях и сломанные карандаши. Но никогда на наброски не смотрела. Габриела знала, что ни к чему хорошему не это не приведет. Как и всегда, сейчас Мерфи теребила висящий рисунок. Помятый желтый листок моля скрипел в руках хозяйки. Было видно, что когда-то он принадлежал ребенку. Под опальным взглядом оливковых глаз, две девочки с рисунка держались за руки. Черты их были нечеткими, местами размытыми, но до сих пор можно было различить цвета, хоть и пожухлые. Тяжелый вздох эхом прошелся по квартире. Отвернувшись, шатенка пробежалась взглядом по рабочему столу и остановилась на настенных часах. Ровно час. В час дня англичане пили чай. Эта традиция впилась под кожу тысяча поколениям. Что же касалось самой Габриел, то чай она пила лишь зеленый и только тогда, когда находила время. В отличии от ритма Лондона, ее шеф имел иной взгляд.
Девушка вздрогнула, когда из прихожей донеслась вибрация. Проскользнув в коридор, Габи заметила тусклый свет сквозь карман пальто. Определенно кто-то очень хотел ее услышать, потому как за прекратившемся звонком начался новый. Вариантов было не много. Шатенка бросила взгляд на дисплей своего старенького Nokia и быстро прижала аппарат к уху.

- У меня есть еще два часа, - место приветствия резко бросила Габриэль.
На том конце томно вздохнули. Кажется, ее шеф только что застучал ручкой по столу. Дурной знак.

- Я знаю, поэтому и звоню, - после секундной заминки раздался грубый мужской голос.

- Тогда в чем дело, Вестлей? Заказчики не могли отказаться в последнюю секунду, да и за тот инцидент я уже извинилась…

- Мёрфи!- властный голос на том конце источал ярость. Габриель представляла, как на шее

Веста сейчас вырезалась голубая вена, - Прости. Сорвался почем зря, нервы, но я устал бороться с тобой. Ты же знаешь, что я сейчас работаю над продвижением нашей конторы в крупные руки, а заключение контрактов требует сил, которые высасывает наша черная дыра.
Девушка молчала. В такие моменты было проще выслушать все, что выскажет шеф и не лезть под поезд.

- Мы все пашем, как Карло и я понимаю твой напор. Но, ради Боже Всевышнего, повторяю сотый последний раз, прекрати меня раздражать. Ты меня слушаешь?

- Слушаю, - лишь коротко отрезала шатенка, нервно прикусывая локон волос.

- Отлично, - на том конце облегченно выдохнули, - Ты была права, и заказчики не отменяли, но заказали еще пару иллюстраций, зарисовки которых ты сегодня должна будешь предоставить. Время у тебя не два часа, а до вечера. Подъедешь в контору, а там мы с тобой явимся к ним на ужин. Я понятно выразился?

Габриель молчала, обдумывая выслушанные слова. Новые иллюстрации. Значит сегодня днем она снова не будет спать, а еду придется отодвинуть до ужина с клиентами. Хоть какой-то плюс, если считать, что деньги с заказа, Вестлей ей все равно не отдаст до зарплаты. Новые иллюстрации- значит она сегодня опять перестанет думать.

- Я поняла, Вестлей. Тематика та же?

- Да. Они хотели осветить иллюстрацией еще пару страниц. Номера скину смской. Надеюсь на тебя.

На том конце отключились, и Габриель наконец-то смогла опустить руку и закрыть глаза. «Надеюсь на тебя». Звучало, как приговор хозяина эшафота, с учетом хриплого грубого голоса Веста. На его манеру он считал эти слова высшей похвалой. Контора мало для кого слышала такую честь, но Габриела была постоянной обладательницей «титула». Одна из лучших, сказал бы он. Одна из бросающихся, сказала бы Габи.

Коридор осветила новая вспышка и короткий сигнал смс. Открыв глаза, шатенка полной грудью вдохнула сухой пыльный воздух. Лишь изредка, сквозь горькую пустыню пробивался тонкий аромат сладких цветов. Большая часть из них была засохшими букетами из прошлой жизни. Сиреневые цветы становились темно-сливовыми и безжизненно осыпались на пол. В конечном итоге это идеальное олицетворение жизни. Ты рождаешься невинным, а после заданной цели засыхаешь.

Шел седьмой час по Лондону, а значит скоро во всем городе должны были зажечься огни. Огненные, золотые, охристые. Называть их можно по-всякому. Мотыльки доверчиво стаями летают около пленительного страстного, но лишь бьются крыльями о холодное равнодушное стекло. Как это все грустно по-философски.
Габриел зашторила окна, и в комнате стало, как показалось оливковому тону, темнее, чем на Вуд Грин. Толстая парчовая ткань хлопнула и закрыла вид на улицу словно занавес на сцене. Девушка не мешкала, и в комнате зажегся свет. Габриел зажмурилась, освещение привычно резало глаза после кромешной тьмы. Бросив мимолетный взгляд на стену, шатенка что-то подкрутила в наручных часах.

- Опаздываю, - хватая со стула портфель и небрежно натягивая пальто, бросила в пустоту девушка.

В дверном проеме мелькнула тень, и квартира вновь окрестилась стенокрушительным грохотом.