Компромисс

Время плыть по медленной реке,
Говорить на странном языке,
На чужом бессмысленном наречье...
Птичье вытесняет человечье.
Изменяет суть коммуникаций,
Никаких подтекстов не касаться.
Просто так по краешку скользя,
Потому, что лишнего нельзя.
Лида Шаркунова
В маленькой комнате тепло и уютно. Здесь я и моя любимая девушка, Яна.
Сидим почти рядом: я на стуле у окна, она, свернувшись в уютной кошачьей позе, на кровати.
Читаем. Каждый своё.
Наигрались вдоволь в имитацию семейных сцен, хотя жить вместе ещё и не начинали.
Первые пробы совместных отношений и компромиссов, не вполне удачные.
Нет опыта балансирования в сложных ситуациях.
Кооперация – всегда сложный процесс, особенно когда жизнь только начинается.
Притомились оба от эмоционального и физического марафона, от желания непременно доказать свою правоту, от скачкообразных нервных импульсов, запускающих цепь противоречивых реакций, вызывающих столь же насыщенный ответный ход партнёра.
Да уж, повеселились…
Теперь чувственно перевариваем произошедшее, пытаясь уравновесить вихревые процессы мыслительной деятельности, насытившие кровь концентрированным рассолом гормонов стресса.
Я читаю книжку Рафаэлло Джованьоли о Спартаке, но, если честно, больше делаю вид, что занимаюсь чтением.
Яна шелестит подшивкой журнала " Юность " за прошлый год.
Кажется, тоже притворяется, просчитывает ходы.
Она не сдастся ни за что. Это точно.
Читать мы любим оба, только сейчас не это главное.
Внешне мы спокойны, хотя совсем недавно в этой комнате бушевали небывалые страсти, родившиеся, как обычно бывает, из ничего.
Причина, конечно, была. Не повод даже, а так – мимолётное, из ниоткуда, раздражение.
Не надо бы обращать на него столь пристальное внимание, но дело сделано.
Увы, жизнь не даёт шанса переигрывать случившиеся ошибочно эпизоды. Срыв в штопор уже произошёл.
Теперь сидим, обтекаем, прилежно показываем друг другу своё праведное “фи”, накручиваем эмоции раздражения, репетируем в уме сцены мести и лидирующее место в будущих отношениях.
Догадываюсь, но точно не знаю, что на самом деле творится в этой миленькой головке, обрамлённой слегка завивающимися пушистыми волосиками.
Судя по блуждающему хмурому взгляду и конвульсивным подергиваниям мимических мышц лица, процесс осмысления происходит бурно. Фантазии, похоже, зашкаливают.
Наверняка сейчас придумывает для меня жестокую казнь.
В любом случае я побеждён, повержен, достоин наказания, казни. Долго выдерживать противостояние не в моих привычках.
Каждый украдкой поглядывает на реакцию партнёра. Впрочем, взрывоопасное напряжение уже спало.
Очень, если честно, хочется примирения, продолжения любви. Я даже готов принести извинения, хотя виноватым себя не считаю.
Однако ритуал примирения не терпит отступлений от предписанных правил. Необходимо во что бы то ни стало сохранять традиции, иначе для чего было так заводиться.
Мы старательно делаем вид, что не замечаем ничего, кроме печатного текста, хотя нет нам до него никакого дела.
А было всё так: Яна, наконец, перевезла ко мне свои вещи. Решили пожить вместе, чтобы притереться, опробовать способность и желание осваивать совместный быт.
На работу ей только в понедельник, а сегодня четверг.
После бурной интимной ночи (не виделись перед этим две недели), я ушёл, зацеловав подружку до посинения, на работу.
Яна, не посоветовавшись со мной, решила устроить любовное гнёздышко на свой вкус, чтобы сходу обозначить в нём лидирующую роль.
Начала прибираться по-своему, определять каждому предмету раз и навсегда установленное лично ей место. Наверно так поступают все женщины – метят территорию, подчёркивая личную роль в каждом бытовом процессе.
Хоть и не особенно любит моя девочка домашние хлопоты, на сей раз подошла к процессу обновления интерьера творчески, с воодушевлением – всё до последней соринки перевернула вверх дном.
Внешне это было похоже на тщательную ревизию.
Благо комната, вместе с кухонной половиной, метров семнадцать, не больше.
Сначала Яна свалила все мои вещи в огромную кучу посреди комнаты, затем начала перетасовывать с места на место, анализируя истинную ценность каждой составляющей моего образа жизни, истинную необходимость находиться каждому предмету в ограниченном пространстве будущего государства с женским население.
Старалась вовсю, пока не добилась желаемого эффекта.
Дело потихоньку двигалось, вещи обретали временный, промежуточный вид на жительство.
Оставались мелкие детали интерьера, коробки с документами и очень личные вещи.
На этом этапе дизайнерской деятельности у Лизы проснулось любопытство.
Девочка решительно открыла коробку с уже прочитанными мной письмами, начала, как бы нехотя перебирать.
Настороженная подозрительность между тем успела пустить в её головке нежные корешки, питая нездоровый девичий интерес.
Это от родителей. Так, Андрей Торгашов, друг по техникуму, понятно. Редакция газеты... этих писем много. Зачем их хранить? Дружинина Татьяна. Ого, это интересно! Нужно глянуть, хоть одним глазком.
Колебалась Яна не особенно долго, огляделась украдкой и открыла первый конвертик.
В нём о студенческой жизни, перспективы остаться работать на конезаводе в Ленинградском Пушкине и стихи. Много стихов. Все до одного про любовь.
Про любовь страстную, счастливую, несчастную. Разную.
Открывает следующий конверт – то же самое.
И в следующем.
И в том.
Застучало, забилось, негодующее, начавшее что-то порочное подозревать девичье сердечко.
По шее и щекам её разлился пожаром огонь негодования.
– Предатель, донжуан, изменник, с кем я жить собралась, семью строить… ну, уж, нет!
В одном из конвертов нашла фотографию. Татьяне её в художественной студии сделали. Очень удачный портрет.
Вендетта состоялась незамедлительно. Яна грубо приколотила снимок на стенку огромным строительным гвоздём.
Пока прибивала, грохнула со всего размаха по пальцу. Разозлилась, накручивая эмоции ревности, превращая их в прямую агрессию, схватила большой кухонный нож и давай кромсать изображение.
Успела, невзначай, порезаться.
Слёзы, истерика, театральное заламывание рук. Короче, весь ассортимент ритуальных действий обманутой в любви и верности юной женщины.
Потом начала мои личные вещи топтать и уродовать. Для начала обсыпала их мукой. Сверху водички для пущего эффекта плеснула. Перемешала, взбила, размазала по всему полу...
Выла, вытирая лицо и волосы руками в тесте, вываливая комом избыточные эмоции на разыгравшиеся на пустом месте чувства.
Представляю, как её колбасило, если мою комнату она превратила в полигон для хранения твёрдых бытовых отходов.
Прихожу на обед, а милая моя сидит на полу в позе убитой горем жены погибшего в неравном бою бойца. Взлохмаченная, безучастная, с глазами, собранными в кучу в районе переносицы; в настолько непотребном, театрально-постановочном виде, что я её не сразу признал.
Ни глаз, ни рожи не видно под слоем грязного липкого теста.
Глядя со стороны можно подумать, что это чьи-то мозги по всей комнате растеклись.
Устроилась прямо перед грязной кучей на полу с расставленными в стороны руками и ногами, с письмом в руке.
Кругом следы извращённого насилия над моим личным имуществом.
Я присвистнул, хоть и не силён в этом искусстве.
Лихо моя девочка с интерьером расправилась.
Надо было не на продавца – на дизайнера учиться.
Яна молча, с белым обескровленным лицом, протягивает безвольным жестом конверт.
Гляжу на него, ничего не понимаю.
– Ну, Таня Дружинина. Есть такая замечательная девочка, подружка моя. Я и фотографию могу показать.
Яна указывает безвольным движением руки на истёрзанное изображение.
Теперь жарко стало мне, – это что за новость, какое вообще она имеет право лезть в интимные закрома, хотя, если по совести, между нами уже не осталось потаённых мест и неизведанных глубин, но всё же. Письма – это сокровенное, это как в личные записи залезть, в тайные действия и мысли, которые никого не должны касаться.
Мы, не сговариваясь, дали друг другу право на использование личных тайников в качестве мест общего пользования. Всё так. Покровы с щекотливых событий жизни сорваны и тайн больше не осталось. Но это касается, лишь пределов телесных, и тех эпизодов из прошлого, которые в дальнейшем способны повлиять на общую судьбу.
Должно же, даже в семье, у каждого быть неприкосновенное личное пространство.
Или не должно! Что-то я совсем запутался. Разве любовь даёт право копаться в сугубо личном пространстве!
Нужно этот вопрос решить, раз и навсегда, чтобы больше к нему не возвращаться. Есть общее, доступное, а есть личное, неприкосновенное. Одно с другим путать нельзя. И точка!
По-другому я не согласен.
И потом, как можно меня ревновать к Татьяне. Это же обыкновенная дружба, тихий можно сказать поэтический роман в стихах, чужих, между прочим, стихах.
Не мы их писали. Страдали и переживали тоже не мы. Мы только примеряем на себя чужие страсти и пережитые ими эмоции, впитываем выпестованный, обретённый другими людьми чувственный багаж. В этом и заключается процесс чтения, особенно романтической лирики.
Рассуждаем, думаем о вещах и явлениях, находим в книжках подтверждение собственным мыслям.
Пропускаем через чувствительную сферу, мечтаем, фантазируем.
Позднее нам кажется, что это уже наши рассуждения, и выводы тоже, хотя внутренний диалог происходит под влиянием все той же внешней информации.
Стихи в конверте – обмен чужими переживаниями, не более того.
Я и теперь хочу общаться с этой замечательной девочкой. Чего в том криминального? Не пойму.
Обхожу, ступая, как по минному полю, свои владения, прикидываю размер разрушений и последствия катастрофы.
На первый взгляд непоправимый кошмар. Испорчено всё… всё-всё!
Немного остыв, понимаю, что на самом деле это ерунда, неприятный эпизод, не более того.
Не пустяк сам факт агрессивного вторжения на сугубо личную территорию.
Мы ещё не семья, только учимся жить и чувствовать совместно. Очень здорово любить, влюбляться, верить, грезить, переживать, радоваться, мечтать и планировать жизнь вдвоём, ещё приятнее иметь под рукой постоянного, надёжного интимного партнёра, не говоря уже про регулярный секс без тормозов. Всё это замечательно. Но ведь я не передавал себя в бессрочное пользование, даже не сдал в аренду, лишь неуверенно и робко открываю в себе желание дарить и отдавать. Но не всё.
Это совсем не значит, что меня можно лечить шоком и болью, как умалишённого, обыскивать тайком, отнимать всё что угодно, когда захочется. Я – это я, и принадлежу исключительно себе.
Короче, мне всё это не просто не нравится, я в бешенстве.
Машинально замечаю ещё более грубое вмешательство в личную жизнь – нарушение самого интимного пространства. На раз и навсегда отведённом месте нет статуэтки, подаренной мне некогда мамой. Тогда я грезил, как всякий мальчишка, собакой. Эта фигурка была мне дорога до невменяемости.
Поворачиваюсь к Яне, – где мой талисман! Я тебя предупреждал, это моя любимая личная вещь. Не потерплю с ней, да и с собой, подобных вольностей. Живо верни статуэтку на то место, к которому она привыкла. Далее – прежде чем производить здесь перестройку, ты должна была уведомить об этом меня. Ладно, это мелочи, неважно. Кто позволил тебе лезть в мою личную переписку, почему ты присвоила себе право распоряжаться мной и моим прошлым!
Ты видела даты на конвертах? Последнее письмо пришло тогда, когда мы ещё не познакомились. Кстати, я его даже не вскрыл. По-моему это исчёрпывающее объяснение. Сейчас я уйду, вступать с тобой в перепалку стану, просто сделаю вид, что меня здесь не было. Когда приду – всё будет в полном порядке. Мои личные вещи должны находиться на прежних местах. Всё остальное решим потом, если ты способна правильно оценить обстановку. Я умею договариваться. И прощать тоже умею. Приду в шесть вечера.
Подхожу к Яне, беру её вымазанное в тесте лицо в ладони, целую в губы, в глаза, машу, как ни в чём не бывал рукой и ухожу...
Иду в столовую, где по устоявшейся привычке поварихи долго промывают мой восприимчивый мозг едким эротическим юмором.
Но кушать-то хочется, потому терплю.
Честно говоря, я в панике. Даже не представляю, куда и зачем, а главное, к какому раскладу приду домой вечером, однако жду этого часа с огромным нетерпением. Даже решаюсь съездить в посёлок и привезти букетик купленных в магазине цветов.
Цветы не очень презентабельные, где в северных краях весной взять другие.
Бутылка шампанского тоже пригодится.
Надеюсь всё же на благополучный исход нашего поединка.
Я уже совсем не злюсь на любимую, больше стыжу себя.
Похоже, совместные отношения болезненно переходят в новую, совсем незнакомую стадию общения. Это напоминает слишком резкий поворот, когда только что всё было нормально, но машина вдруг предельно накренилась, скрипят напряжённо тормоза, колёса скользят по шоссе юзом, сжигая резину, а заодно нервы водителя.
Чем заканчиваются такие экстремальные ситуации зависит только от реакции и выдержки водителя.
Какой водитель я – пока не знаю. Сейчас приду домой и выясню – вписался ли в этот немыслимый поворот. Жизнь неспособна награждать, наказывать, принимать решения, диктовать условия – она нейтральна по отношению к нашему выбору и нашим поступкам. Выводы мы делаем сами. После казним или милуем, иногда мучаемся от принятого поспешно или чересчур эмоционально, решения, но отступать поздно.
Жизнь лишь ухмыльнётся слегка, что не помешает впоследствии вновь наступить на те же самые грабли, а после страдать от подобных переживаний.
Захожу домой, как ни в чем не бывало.
Подхожу к Яне, протягиваю цветы, шампанское, чмокаю в щёчку и в носик, снимаю верхнюю одежду...
Всё как обычно.
Она наливает в вазочку воду, расправляет букет, шампанское прячет в стол, ставит передо мной тарелку макарон с яичницей и нарезанный треугольниками хлеб.
Отмечаю этот факт как знак особого внимания. Прежде Яна не нарезала хлеб фигурно. Это уже хорошо.
Сама за стол не садится. Стоит рядом, изображая прислугу, или реализует иные цели, которые пока непонятны.
Ладно, так, значит так.
Я быстро ем, она тут же подхватывает посуду, суёт в таз для мойки.
Окидываю местность изучающим взглядом.
Почти всё на своих местах, исключая мизерные перестройки.
Статуэтка на своём пьедестале. Всё прочее, на что было указано – тоже.
Замечательно!
Бельё отстирано, висит на верёвке над печкой.
Яна категорично молчит, намеренно прямо держа спину, гордо задрав кверху носик моет посуду, затем аккуратно протирает мою обувь мокрой тряпкой, картинно отвешивает поклон, как в фильмах о старой Руси, чуть не до пола. Затем садится на кровать в чувственную позу с подшивкой журнала, которая, по задумке исполнительницы должна указывать на воспитанность, послушание, и лёгкую интимную грусть.
На самом деле это протест, предупреждение, возможно даже угроза, или начало реализации разработанного плана глобального примирения.
Нужно быть осторожнее. Борьба женщинами всегда похожа на игру краплёными картами.
Хочется улыбнуться во весь рот, расцеловать мою замечательную куколку, но не след нарушать правила игры.
Беру книгу, сажусь к окну, закидываю ногу за ногу, как это обычно делают герои экранизаций чеховских романов.
В обычной жизни просто обязаны присутствовать элементы искусства, иначе нас съест с потрохами обыденность. Даже скандал должен происходить красиво, пускай и с издержками любительского актёрства.
В душе все мы лицедеи.
Кто из нас не мечтал стать театральным кумиром, или хотя бы цирковым артистом? А сколько раз мы представляли себя знаменитыми певцами, поэтами, спортсменами? Обязательно узнаваемыми, талантливыми, известными.
В мечтах у нас обычно получается всё как нужно. На скромную судьбу мы категорически не согласны.
Сейчас мы с Яной играем тихий семейный спектакль под названием “Штиль после бури”.
В любом лицедействе должна быть завязка, конфликт, драма, плавно переходящая в фарс...
Конечно, по сценарию необходима и развязка, лучше оптимистичная, позитивная.
Эта долгожданная часть, к сожалению, затягивается. Похоже, сценаристы мы никудышные.
Понятно, что никто кроме нас двоих смотреть эту пьесу не станет. Кому интересны милые семейные дрязги, рождённые на пустом месте, когда каждый давно уже всё понял, но повиниться в этом – значит проиграть. В этом и состоит самая главная проблема интимного общежития.
Но пришло время делиться победой. Участник, одержавший викторию в межличностном конфликте, может автоматически оказаться в проигрыше, а это совсем другая, никому неинтересная и ненужная пьеса. Для неё ещё не написан сценарий.
Нужно уметь делиться личным пространством, учиться быть гибким, не бояться уступать, предлагать компромисс, устраивающий всех, договариваться, если есть желание жить семьёй.
Сидим с Яной в мёртвенной тишине, не решаясь нарушить хрупкое равновесие. Слышно лишь шуршание перевёртываемых непонятно зачем страниц, лёгкие шмыганья носами, вздохи, да мерный звук часового механизма.
Кто начнёт?
Похоже, девочка решила упорствовать до конца. Ладно.
– Яночка, любимая моя девочка, ты всё молчишь и молчишь, а я так соскучился по твоему милому голосу. Улыбнись, радость моя. Может, нам пойти, прогуляться? А давай к будущим молодожёнам сходим. Ты в курсе, что мы у них свидетелями на свадьбе будем? А то давай махнём шампанского да в постельку. Разве ты не хочешь этого?
Яна засопела сильнее, но мимика лица слегка оттаяла, стала подвижной, Лёд отчуждения и обиды вот-вот тронется. Осталось лишь слегка подогреть ситуацию, чтобы растопить колючие льдинки в её изумрудных глазах.
Встаю, подхожу к ней, обнимаю, целую в голову. Какой удивительный запах! Новые духи или моё воображение?
Как мне нравится вдыхать этот божественный аромат. Сегодня моя девочка особенно прелестна.
– Да, а сам на меня кричал!
Яна складывает замком руки на груди, надувает губки, подтягивает животик, выпячивает самую удивительную в мире грудь, старается стать заметнее и значительней.
– Знаешь, как я обиделась! Меня ещё никто так не оскорблял. Подумаешь, брюки в муке. Сама и отстирала. Завтра поглажу – хоть на свадьбу одевай. Между прочим, у меня на неё идти не в чем. Мне туфельки надо купить на вот таком каблучке, – пальчиками показывает сантиметра три-четыре, – платье… светло-зелёное, прозрачное, с коротким рукавчиком… нижнее белье в цвет, брошку. Стрекозу, или бабочку. Тоже зелёную.
– Где же мы столько денег возьмем, мой ангел, мы весь заработок проедаем. Остаются крохи.
– Значит, я должна, по-твоему, идти на свадьбу к Раечке в телогрейке и валенках! Значит, никуда не пойдём. И вообще… ты что, не намерен мириться!
– Разве мы ссорились, золотко? Просто решали вопрос – как дальше жить. Даже не думал, что ты такая обидчивая. Ладно – что-нибудь придумаем. Хотя, обещать всё же не буду.
Какое счастье вернуться после хорошего спектакля домой переполненным позитивными эмоциями от увиденного, встретить там родственную душу. Просто немыслимое наслаждение получаешь, прижимаясь к любимой, лежащей рядом в костюме первобытной Евы.
Какое счастье ощутить всю прелесть прикосновений, запахов, чувств.
Ты ещё не совсем остыл от событий минувших, а уже окунулся в водоворот новых, которые нарастают лавиной и вот-вот сорвутся с горной вершины, поглотив тебя под своей толщей.
Насколько же приятны ласки после нечаянной размолвки, когда через объятия и поцелуи приносишь немые извинения, стараясь не только ублажить партнёра, но отдать себя целиком, раствориться в нём, чувствуя внутри и снаружи необъятную, просто огромную радость единения.
Каждое прикосновение становится безголосой репликой, поэтической строкой, нежным посланием, в котором закодированы потайные и зримые страсти, коих не можешь передать словами, поскольку не остыл ещё окончательно от мнимой обиды, которую нечаянно или намеренно нанёс.
В такую минуту не особенно важно, кто прав, кто виноват – необходимо нежно общаться, используя любовный танец вместо пикировки словами.
– Я люблю тебя!
– И я тебя люблю!
Наверно это и не ты говоришь вовсе, а тот концентрированный расплав гормонов, что незримо носится по кровеносной системе, стоит только прикоснуться к любимой, который дирижирует нашими чувствами, заставляя стонать, выгибаться, погружаться в таинственные глубины.
В такие сладкие минуты нас посещают ангелы, которым служебными обязанностями предписано ведать отправлением на Землю новой жизни.
Мы испытываем невыразимый экстаз от соприкосновения плоти и очень интимных соков, призванных усиливать многократно острые ощущения, пока не накроет всё пространство вокруг волшебный оргазм.
Это финал. Влюбленные уже простили друг друга. Лишь потные тела, распростёртые на мокрых простынях, да прерывистое дыхание, напоминают нам о том, где мы только что были.
Теперь необходимо отдохнуть. Вот она какая, эта самая любовь. Нет для компромисса преград, пока находимся под её наркотической властью, определяющей наше поведение, да и всю последующую жизнь на годы вперед.
– Любимая!
– Любимый!
Спустя минуты мы безмятежно засыпаем в полном изнеможении, исполненные чувством неземного блаженства под мерный звук лёгкого дыхания и урчание в животе, приклеенные намертво липкими телами, связанные в тугой узел будущих отношений.
Просыпаясь, мы всё ещё испытываем трепетную благодарность за подаренную любовь, готовые делиться и отдавать взамен этой неземной благодати.
Наверно и правда, если ты говоришь, что сходишь с ума от любви – так оно и есть.
Только не спеши никому признаваться в этом. Позже узнаешь, что и от любви есть лекарство.
Правда, пока, до поры, оно тебе не поможет, да и не нужно выздоравливать раньше срока, становясь равнодушным эгоистом – как все.
Иногда болезнь краше здоровья. Подумайте об этом.
– Я тебя очень люблю, – говорит, не очень-то веря себе Яна, – очень, очень, очень!!! Ты у меня самый лучший.
– А ты у меня. Я тоже тебя обожаю. Очень, очень!
Мы опять бросаемся в водоворот страстей, забывая про день, про служебные обязанности, которые уже ожидают нас, про всё на свете.
Я впервые в жизни опаздываю на работу. Интересно, что слышали соседи, проходя мимо нашей утлой двери, пока мы задыхались от страсти?
Должно бы быть стыдно, но мы начинаем хохотать в один голос, словно живём не в старом доме с никуда не годной звукоизоляцией, а в отдельном, частном.
Нам сейчас всё равно.
Пускай слушают, говорят, сплетничают – всё это мелочи жизни.
Важна для нас только любовь. И мы, барахтающиеся беспомощно в её бурном потоке.
А проблемы – они непременно будут. Просто надо учиться решать их сразу, не откладывая на потом, не зарывать в глубины своего эго, чтобы не было соблазна холить и лелеять обиду и ненависть, накручивать эмоции, которые рано или поздно способны разрушить фундамент любых отношений до самого основания.