Кому нужнее?

Кому нужнее?

В канун Нового года в дежурной больнице уездного города N было необычайно тихо.

Даже в приёмном отделении, где в будний день обычно было не протолкнуться в такой час, а было уже около шести вечера, лениво мигали люминесцентные лампы и жужжала вентиляция. Из живых людей была лишь только санитарка Михайловна, повидавшая всякое в этой жизни пенсионерка, которая активно работала шваброй, воспользовавшись «затишьем перед бурей», как она называла подобные часы. А ещё она недовольно косилась в сторону процедурной, где гремели два её подопечных, тоже санитара, — Вовка и Димон — студенты второго курса, зелёные и беззаботные, ещё только-только собиравшиеся сдавать свой первый серьёзный экзамен на пути врача — анат.

Тишина умиротворяла. Михайловна, познав житейскую мудрость за многолетний стаж работы в городской больнице, наслаждалась этой тишиной. Тишина для неё была подобна музыке, которую та не очень любила, ведь в последнее время по радио крутили всякую модную чепуху. То ли дело тридцать лет назад!.. Да и праздничное настроение смогло просочиться даже сквозь замшелую корку уставшей пенсионерки, и задорные огоньки гирлянды на невысокой ёлке в углу, казалось, мигали в такт навязчивой мелодии из кинофильма «Летучая мышь», которую Михайловна бормотала себе под нос. А мягкий пушистый новогодний снег тихо стелился на подоконник и лип к окнам, скрывая от всего окружающего мира городскую больницу, в которой в канун праздника осталось не так уж и много людей.

На снег за окном смотрел из своего кабинета и один из дежуривших хирургов-травматологов — Алексей Геннадьевич. Высокий, статный, размеренный, он был известен в узких кругах как доктор-джентльмен. Неторопливый, рассудительный, он всегда был обходителен с дамами и вежлив с коллегами мужского пола. Какой бы отчаянной на первый взгляд ни была ситуация, Алексей Геннадьевич никогда не терял голову, сохранял невозмутимость и сдержанность. Чего нельзя было сказать про его коллегу, который точно так же сидел в соседнем кабинете и пялился на свежевыпавший снег.

Александра Николаевича не зря прозвали «доктор-ураган». Он резко врывался в кабинеты и палаты, заставляя подскакивать всех: и коллег, и больных. Говорил он громко, отрывисто и быстро, и не всегда удавалось понять его слова, но даже по тембру голоса до людей доходила общая суть. «Оперируем!», «Сделаем!», «Ничего, ерунда!», «Жить будешь!». Он был решителен и скор на руку, однако, качество оказываемой помощи нисколько не страдало, пусть Александр Николаевич и не привык расшаркиваться перед людьми, за что его могли недолюбливать. И бог знает сколько лет наши два таких разных товарища недолюбливали друг друга.

Об этой истории если и говорили, то только шёпотом. Никому не хотелось потом спорить до хрипоты с «ураганом» или выслушивать пространные объяснения, почему вы не правы. Да и никто толком не знал правды, потому что Алексей Геннадьевич и Александр Николаевич были в больнице старожилами, работавшими почти сразу после университета, и весь персонал, даже главный врач, отдыхавший в такое время в кругу семьи, пришёл гораздо позже. Пожалуй, одна только Михайловна видела своими глазами зарождение конфликта двух товарищей, но она в такие щекотливые моменты всегда замолкала и искала способ уйти от темы. Но все знали, что Геннадьевич и Николаевич вместе не дежурят. Только вот в этот год больше было некому, так вышло.

— А все-таки, Михайловна, а почему Геннадьевич с Николаевичем с самого утра не разговаривают?.. Кто-то говорил, что они поругались когда-то? — ненароком поинтересовался Димон ещё в начале смены, но пожилая санитарка быстро остудила пыл молодого коллеги:

— Цыц! Ишь что удумал, о таком вслух говорить! Никто ни с кем не ругался, а кто говорит такое, тем язык надо вырвать с корнем. Иди вон лучше мусор собери из процедурки!

Димон, покосившись на кабинеты врачей, из которых с начала вечера так никто и не вышел, хотя такое случалось редко, пошёл выполнять поручение. А его друг в это время прохлаждался на свободной лавке и трескал мандарины, запах которых мигом разлетелся по всей больнице. И вот, когда, казалось, ночь совсем умолкла, а до боя курантов оставалось не так уж и много, мигание гирлянд на крыльце приёмного отделения разбавила мигалка скорой. Да не одной, а сразу трёх! И ещё три легковые машины одна за другой припарковались рядом в течение пятнадцати минут. Бывает же!

— А, едут окаянные, опять везут какого-нибудь непрофильного, а потом нашим светилам с ними возиться! — недовольно проворчала Михайловна, подняв голову в сторону окна. — Гремят своей светомузыкой!

Наверное, не стоит рассказывать читателю про непримиримое противостояние скорой помощи и работников приёмного отделения. В этой войне никогда не будет победителей и проигравших, как никогда не будет и конца, пока есть обе эти службы. Но в канун Нового года, однако, настроение у всех немного сглаживается, и «скоряки» уже не так уж и сердиты, сдавая больного «приёмнику», а хирурги не так уж и недовольны свалившейся на голову работе.

— Чой-то вы тут нам привезли, а, ироды? — вежливо поприветствовала Михайловна Санька, пожилого фельдшера скорой, но тот не обиделся ворчанию и весело выкрикнул:

— Ножевое! Принимайте, товарищи!

— Александр, позвольте спросить… а больной-то наш… где? — Из кабинета осторожно вышел Алексей Геннадьевич и внимательно осмотрел вестибюль, но каталки с больным так и не заметил, поэтому замешательство пожилого хирурга было обоснованным. И ещё больше оно возросло после фразы фельдшера:

— Так вон он, идёт!

— Как… с ножевым и идёт?..

Но как раз в этот момент в вестибюль приёмного отделения вошёл чуть подвыпивший мужчина средних лет в одном красном домашнем халате и красными щеками, которого вела под руку напарница Санька Юленька. А за ними, охая и причитая, бежала дородная женщина, у которой всё лицо было в слезах.

— Ой, как же так!.. Да я… да я же! Не хотела ж! У этого… язык же! На святое позарился! Скотина!.. Ох, миленький!..