Конец заклятья

    По субботам я обычно приходил к Вадиму выпить душистого чая и поговорить о высоких материях. Трудно сказать, что меня привлекало больше: чай или возможность всерьёз поспорить на темы, которые обычно обсуждаются с целью убить время или продемонстрировать собственную эрудицию. Чай был ароматен и вкусен, а мой собеседник умел хорошо говорить и внимательно слушать. Так что бросив дела, накопившиеся к концу недели, я регулярно совершал пеший переход в соседний квартал, где обитал мой старинный друг.
   Эта традиция всегда значила для меня довольно много. Не собирался я отказываться от неё и в этот раз. На улице, однако, шел ливень, и Вадим, отвечая на мой предварительный звонок, предложил приготовить к моему появлению чай с коньяком. Подумав, я согласился, хотя обычно воздерживался от спиртного в любой форме, поскольку быстро хмелел даже от маленьких доз и становился невыносим. К моему приходу всё уже было готово. Вадим — большой специалист по чаю, редко повторялся в своем искусстве, разве что по чьей-нибудь просьбе. Сегодня мой приятель решил приготовить напиток по-японски. Получилось нечто невообразимое.
   Зеленый чай с марочным французским коньяком, консистенции сливок и взбитый, как сливки, специальным помазком. Аромат проник в меня ещё при входе, а уж когда началась дегустация... Пригубив третью чашечку, я почувствовал себя, по меньшей мере, бодхисаттвой. Тема разговора оказалась под стать напитку — свобода воли. Я по обыкновению беззлобно поддразнивал Вадима, периодически сбиваясь на собственные философские монологи, он же отвечал тонкой иронией, которой умело маскировал свои истинные симпатии и антипатии. Но в этот вечер спор разгорелся не на шутку.
   — Понимаешь ли, Вадим, — сказал я, протягивая руку к высокому чайнику китайского фарфора, когда мой «чай-сливки» уже закончился. — Самым веским аргументом в пользу собственной свободы воли я считаю тот факт, что я задумался о ней, об этой самой свободе. Декарт утверждал, что существует, поскольку мыслит. Я беру выше — я свободен, поскольку мыслю. В частности, мыслю об этой самой свободе. Вообще, если я могу вообразить себе некоторое состояние своей личности — а в данном случае ещё как могу, ведь в нем, в этом состоянии, и нахожусь, — если я придумал для него специальный термин, то что это значит? Значит, это состояние мне присуще. По крайней мере, потенциально. И, кстати, обратное тоже верно — я никогда не достигну того, о чём не имею представления. Потому что просто не буду знать, чего достигать. Ну, что ты на это скажешь?
   Вадим выслушал мою демагогию с присущим ему спокойствием и ответил, по обыкновению, совсем не так, как я ожидал.
   — Хотел бы я быть уверен, что о собственной свободе рассуждаешь именно ты, — сказал он, пригубив крохотную пиалу, покрытую экзотическим узором. — А не, скажем, твой двойник в зеркале. Ведь если ты не сможешь этого доказать, твои рассуждения потеряют смысл.
   — То есть? Могу ли я доказать уникальность своего «Я»?
   — Не совсем. Я лишь хочу предложить тебе рассмотреть следующую ситуацию: есть некий «ты истинный», и есть некий «ты ложный» — или, точнее, «ты вторичный», всегда и во всём повторяющий поведение «тебя истинного». Так вот, этот самый «вторичный» будет точно так же рассуждать вслед за «истинным» о свободе воли. И точно так же обращаться к своим мыслям об этой свободе. С точки зрения стороннего наблюдателя его рассуждения ничем не хуже твоих собственных.
   — Ну, во-первых, это технически невозможно...
   — Разве это имеет значение?
   — ...Имеет, имеет, в квантовой же механике постулируются принципиальные технические невозможности. Да и потом, есть же всё-таки фактор времени, «двойник» всё будет делать с опозданием по отношению к оригиналу, на чём и запалится... Всё нормально! Идея свободы воли подразумевает неопределенность будущего, или хотя бы его пластичность, изменчивость... Поэтому «двойник» будет отставать от событий и попадать в неловкое положение...
   Через какое-то время я совсем запутался, сбившись на невнятное бормотание себе под нос. Вадим не перебивал. Он спокойно наблюдал за мной из своего любимого угла, комфортно расположившись в необъятном кресле с высоченной спинкой, и едва заметно улыбался. На коленях у него дремал столь же улыбчивый кот Васисуалий — рыжий, огромный, пушистый.
   Капелька чудодейственного напитка сорвалась с Вадимовой чашки, но не упала на пол, а медленно заскользила вниз по кошачьему усу. Усилием воли я сбросил с себя наваждение:
   — Короче! Твой «двойник» только тогда будет что-то доказывать, когда ты поселишь его в двойнике нашего мира. Вообще, откуда ты взял эту идею — из «Хроник Амбера»?
   Вадим вдруг неуловимо напрягся.
   — Нет... Есть такая книга, «Энциклопедия вымышленных существ» Борхеса. Ты её читал, наверное?
   — Да, ну и что?
   — Помнишь там новеллу о зеркальных существах?
   — Конечно. По изложенной в ней легенде зеркала когда-то были дверьми в другой мир. Но потом зеркальные существа на нас напали и Жёлтый Император наложил на них заклятие. В результате двери закрылись, хотя и остались прозрачными, а зеркальные существа обречены на веки вечные повторять наши образы и поведение. Ну и?..
   — Да, всё верно. Одна оговорка — не на веки вечные. Заклятие через какое-то время кончится, зеркальные существа очнутся и на этот раз победят. Первой очнется так называемая Рыба... И это момент уже очень близко.
   Тут Вадим осторожно спустил на пол кота, вылез из кресла и подошел к письменному столу, заваленному книгами и рукописями. Поворошив бумаги, он опять повернулся ко мне.
   — Борхес использовал в своей новелле традиционные китайские источники. Так вот, если покопаться в них поглубже, можно рассчитать срок окончания заклятия. Этот срок, — Он бросил взгляд на старинные часы с гирями, — Наступит примерно минут через сорок.
   Мне стало смешно.
   — Вадим! Я тебя не узнаю! Наверное, в твоем чае было слишком много коньяка. Ты же сам когда-то коллекционировал не случившиеся «концы света», а теперь такое говоришь. Очевидно, я заболтал тебя до умопомрачения своими теориями... Лучше, наверное, мне пойти домой.
   Мы ещё немного потрепались о зеркальных существах. Я иронизировал на тему их возмущения по поводу своего ужасного положения, Вадим же развивал мысль о том, что они ничего не осознают, а живут, размножаются и умирают, подражая нам, как сомнамбулы. Над этой идеей я тоже посмеялся, а потом начал собираться. К этому времени стало очевидным, что коньяка было слишком много в чае у меня — я приобрел склонность к витиеватым жестам и нёс все, что подворачивалось под язык.
   Васисуалий шарахнулся от меня в сторону и, ловко вскарабкавшись по ковру, спрятался на шкафу.
   — Да! Зеркальные существа! — сердито орал я в прихожей при молчаливом попустительстве Вадима, строя рожи своему отражению в большом настенном зеркале, потускневшем от времени. — Я знаю, вы слышите меня! Вы только и ждете, как бы отнять у нас нашу свободу воли! Наше изначальное, природное право на волеизъявление себя во всех мыслимых и немыслимых категориях! То, что составляет основу нашей личности, наше истинное «Я», нашу сущность! Я ненавижу вас!
   Тут я поперхнулся, погрозил зеркалу кулаком, одновременно пытаясь одеть заботливо поданый мне Вадимом плащ, откашлялся и продолжил ещё более грозно:
   — Я растерзаю вас! Я всегда этого хотел, хотел отомстить... И мне плевать на вашу Рыбу! Плевать! Я, если хотите знать, сам Рыба! Рожден по гороскопу! Изначально! Я — Рыба! Моя свобода трехмерна, она безгранична! И теперь я возглавлю наш последний и решительный бой за свободу!
   Я взглянул на своё отражение, застывшее в ужасе, потом на Вадима. Он угрюмо смотрел на меня маленькими злобными глазками. Чешуя на его горле быстро крепла, превращаясь в броневой воротник, а в струях дыма, бивших из расширившихся ноздрей, начали проскакивать искры.
   — На этот раз им нас не остановить! — воскликнул я и, шевельнув костяными плавниками, взмыл к потолку.