Кони, рельсы и люди

Кони, рельсы и люди

Серия «Реминисценции классики»

Кони,люди и рельсы

Всем счастливым семьям просто несказанно поперло, а несчастливые пусть сами выкручиваются, как могут и хотят – несомненно, примерно так думал досужий обыватель, до тех пор пока граф Лев Николаевич Толстой в своем фундаментальном романе чрезвычайно драматично и красочно не расписал, как все смешалось у граждан Облонских – сначале в доме, а, несколько впоследствии, и на рельсах… Чему бывать – того не миновать. Ни в малейшей степени не посягая на священный труд классика, берем на себя смелость традиционно несколько короче рассказать, как все было на самом деле, приоткрывая завесу тайны, над самыми заретушированными моментами той яркой истории.

В доме Облонских на самом деле все было не настолько уж сложно, как можно было представить. Там просто никто не любил другого, долгое время усердно путая с любовью все, что попадалось под руки (а было немало всего): долг, ответственность, скачки, земельные отношения, кодексы чести, государственные должности и философские поиски смысла жизни. Увы, все это было лишь эрзац-любовью и помогало лишь отчасти, до первого паровоза, что бил напролом.

Молодая Анна Каренина жаждала неистового тепла, кое холодная стабильность семейства с нестарым Степаном Аркадьичем представить никоим образом не могла (ибо в душе благородный муж очень ценил семью, но любил молодых гувернанток с ловкими глазами и подвижной пятой точкой), но пагубная зависимость с молодым и подающим недюжинные надежды живодером Вронским также не являлась панацеей от засилия теснящих бед. Поскольку его отягчающая прямолинейность солдафона не  так уж сильно смягчала кривизну пространства и тугие нормы общественной морали. Которые, впрочем, также диктовали те, кто мораль не олицетворял и в малейшей степени!

Беда заключалась также в том, что в этом роковом семействе и где-то на подлете к нему никто напрочь не умел выбирать другого в пару, завсегда выбирая максимально неудобные пути, ведущие в депо.

Степан Аркадьевич любил государеву службу, сытые обеды и алкогольные ужины, что снились даже во сне (в отличии от дражайшей супруги), а фривольных женщин – как приложение к своему досугу. Поэтому все высокие и благородные позывы бились в его груди, как в тесной клетке, не имея реальной способности выйти наружу. Холеной сущности барина были неподвластны страсти столь высокого полета. От жены он жаждал верности, но не ее самой – что не мешало настойчиво делать ей детей, в силу сугубо природных причин.

Посему «Стива» предпочитал служить в Пензенском уезде на государевом содержании, занимаясь беспечальным трудом: исследуя истинное происхождение человека от лошади (а никакой не обезьяны!) и картография возможные доказательства. Эмблемой общества была лошадиная голова. А необходимые доказательства следовали сами за собой: изначально сильно вытянутая голова и отвислые уши, периодически глупое ржание и наследственная труднопереносимость никотина.

Анна не любила мужа и ее не прельщала участь свиноматки в холодном браке, однако же, пять совместных детей неким мейнстримовым образом все же появились на белый свет… И только ее попытка, наконец, зачать ребенка не от Стива и выстроить новую ячейку общества обернулась полным фиаско – и дело вряд ли можно списать на происки того самого рагульного общества, зигующего в театрах... Скорее, причина в том, что она не была готова к роли свободной жены, да и Алексей Вронский, лишенный офицерских замашек и несчастных пищащих хрюшек (не от хороший жизни выучивших фразу «Алешенька лучший!!!»), оказался не слишком удачным супругом, вовсе не тем бальзамом для душевно-телесных травм, что излечивает все раны. Но чего можно было ожидать от военного ветеринара, не ведающего слов сострадания и любви, изначально зашитых в китель, лампасы и тугую кирзу?.. К тому же, в юности Вронский сильнее тяготел к Кити – сестре Анны. И даже называл ее «своей ласковой кошечкой»!.. Да только называть – не жениться.

А самой Кити хоть и больше нравился сельский мазохист Левин, но она принципиально предпочла его на балу пришпоренному красавцу-душегубу Вронскому – сугубо по семейному принципу Облонских: «Сделай себе еще назлее!». Естественно, что отведавший кошачьей нежности Вронский впоследствии и чихать не хотел на эту Китти, в силу возникшего явного пристрастия к матери пятерых детей, лишенной всяческого мужского участия… И с того же бала завязал их отношения с Анной в тугой конский узел.

Их первый контакт отмечен явным дурным предзнаменованием: на сторожа, пытавшегося не пустить босого оригинала Вронского на бал, напала икота. Когда вода и задерживание воздуха совершенно не помогли (а офицерские грязные пятки все равно прошествовали в зал), старик решил напугаться, спрыгнув с перона. Но там как раз приехал скоростник. Теперь несказанно икалось всем пассажирам, которые выгружались с видом на красную кляксу…

Поразительно, но сам Вронский имел куда больше общего со Степаном Аркадьичем, нежели с Анной: оба так или иначе интересовались лошадьми, любили званые обеды и порядок в доме. Но почему-то у них по сюжету не сложилось, вопреки всей взаимной толерантности… Оно и понятно: рано, только 19-й век на дворе!

Константин Левин изначально выглядит главным неудачником: с его действительно серьезными намерениями по отношению к Кити выходит полный облом, сердце разбито в меловую крошку,и он вынужден вернуться в деревню, где выступает дармовой рабочей силой для крестьян, пользующихся на всю катушку его гуманоидными наклонностями. Под всеобщий смех и дружелюбные пинки сельского контингента он добровольно грузит дрова на телегу, косит траву и всячески батрачит до полного изнеможения органов, пока остальные мирно пьют горькую и травят байки у костра. «Хорошо иметь барина-дебила!» - говорят довольные крестьяне.