Контракт на гордость

Глава 17

Лиза

Иногда после разговора с человеком хочется
дружелюбно пожать лапу собаке,
улыбнуться обезьяне, поклониться слону.

(с) Максим Горький.

– А я бы на твоем, Ванечка, месте больше о себе переживала, чем об Алике. Вдруг я в следующий раз не такая добрая окажусь и сдам твое местонахождение очередной крале? – своей репликой я напрочь отбиваю бедному парню аппетит, заставляя его оставить нетронутым эклер с черничным кремом и осуждающе на меня уставиться.

– Ты не посмеешь. Я ценный сотрудник, в конце концов.

– Незаменимых нет, Филатов, – философски замечаю я и, поднявшись с софы и привстав на цыпочки, щелкаю Ивана по носу. – Но, так уж и быть, эпитафию тебе на памятник мы с Юлькой придумаем годную.

– Уж в чем-чем, а в наличии черного юмора у нашего мастера маникюра я успел убедиться, – полузадушено фыркает брюнет и обращается к коллеге: – Юль, вот чем я заслужил красный перец в утренний кофе и поздравление с днем душевнобольных в Германии, а?

Убедившись, что дальше ребята справятся без меня, я покидаю «Кабриолет» под заунывные жалобы о женском коварстве и всемирном заговоре против одного несчастного администратора и улыбаюсь. Потому что под ногами тают остатки февральского снега, солнце ласково щекочет лицо, а в здании из стекла и бетона меня ждет Сашка.

От того, что внутри невыразимо тепло, весь мир представляется дружелюбным. И полная дама в баклажановом пальто с таксой на поводке, и пара обнимающихся подростков, и даже обычно угрюмый клерк на ресепшене. А мальчик в черной рубашке и длинном бежевом фартуке так умело расхваливает свое мороженое, что я не удерживаюсь и беру вафельный рожок с двумя шариками клубничного. Правда, поймав волну эйфории, я совсем забываю, что меня далеко не везде рады видеть.    

– Александр Владимирович занят, – сквозь зубы цедит Митина, длинными ногтями клацая по экрану последней модели айфона. Все пространство в приемной буквально пропитано ее неприязнью, и я до сих пор не могу взять в толк, чем и когда успела ей насолить.

– Ничего, мы люди не гордые, – а также нескромные, толстокожие и в меру вредные, но этого я не говорю пыхтящей секретарше вслух. Я молча опускаюсь на край стола прямо перед ее носом, закидываю нога на ногу и твердо обозначаю свои намерения: – мы и здесь подождем.

Кофе мне не предлагают, чай тоже зажилили, да и, была б ее воля, Митина бы с большим удовольствием использовала меня в качестве мишени и бросала бы дротики в лоб. Но нижняя ступень иерархии вкупе со страхом перед Волковым не позволяют ей открыто конфликтовать, поэтому я решаю облегчить девушке задачу.

– Оль, скажи-ка мне, пожалуйста, а за что ты меня так не любишь? – спрашиваю спокойно, потому что отношусь к той категории людей, кто привык решать проблемы и говорить о них прямолинейно, нежели прятаться в скорлупу и надеяться, что все рассосется само собой.

– Да потому что таким, как ты, все достается на блюдечке с голубой каемочкой! – и столько иррациональной злости в красивых глазах Митиной, что мне даже становится ее жаль. И пока я мысленно рассуждаю, как ей живется с таким негативом, Ольга все больше распаляется. – Митина, принеси Елизавете Андреевне воду с лимоном, как она любит. Митина, перекрои мой график, чтобы я успел на открытие «Кабриолета». Митина, запиши меня на прием к архитектору, бумажки для Лизы надо согласовать. Какого черта весь мир крутится вокруг тебя?

Что ж, по крайней мере, теперь мое любопытство удовлетворено, правда, продолжать начатую мной же беседу не хочется. Потому что в случае с Олей медицина бессильна, а любые аргументы с вероятностью в девяносто девять процентов разобьются о стену черной зависти. 

– Елизавета Андреевна уже приехала? – из селектора раздается Сашин голос, обрывающий тираду секретарши и подталкивающий меня к осознанию, что все это время Волков заботился обо мне, откладывал свои дела, решая мои проблемы. И этот факт затмевает абсолютно все: и неприятную перепалку, и отголоски былых обид, сидящих в груди.

– Да.

– Отлично, пусть проходит, – звук стираемой зубной эмали свидетельствует о том, что Волков, сам того не желая, опять прошелся по чужим болевым точкам. Митина нервно пожевывает нижнюю губу, но молча слушает льющиеся из динамика указания. – Немцам сделай кофе и вызови такси.

– Вот и чудно, – опережаю раскрывшую рот Ольгу и соскальзываю со стола. – Дорогу сама найду.

Я прекрасно знаю, что от приемной до Сашиного кабинета ровно двадцать восемь шагов, короткий стук в дверь и десятки ударов моего заполошно бьющегося сердца. А внутри трое мужчин с нечитаемым выражением лица и сияющий, словно начищенный медяк, Волков.

– Привет, Лиз, мы уже закончили, – довольно сообщает Александр и, пожав руку партнерам, провожает их до коридора.

Я даю себе слово не торопиться, не ставить на кон отношения с Аликом, ценить то, что имею, но проигрываю эту битву вчистую. Потому что не выжженная до конца привязанность разгорается с новой силой, а я нервничаю, как перед первым свиданием, четко продумываю будущие монологи и не следую воображаемому сценарию.

От голодного темнеющего Сашиного взгляда я робею и одергиваю до колен темно-бордовое гипюровое платье, ругаю себя за то, что не одела что-нибудь менее обтягивающее и провокационное. Я стаскиваю с волос резинку, растрепываю их пятерней, чтобы выглядеть, как Агилера на своей лучшей фотосессии, и тыльной стороной ладони вытираю с губ бесцветный блеск. Потому что в мозгу вертится фраза, однажды брошенная Волковым: «Что бы вы там ни думали, мужчины не любят есть помаду».