Королевская Академия Магии

Секунда — и...

Мне снилось что-то очень прекрасное.

Пушистое, мягкое, мурлычащее.

А потом...

— Прос-нись и пой, прос-нись и пой, хой-хой-хой! — проорав это басом, насколько это возможно при сиплом-хриплом-надломленном голосе, неожиданный гость продолжил писклявым голосом: — вставай, Сай, время утреннего умывания утренней росой с утренней травы! А потом мы побежим по полю в белых платьицах, и ветер будет развивать наши волосы!.. Ты встаёшь, нет?!

С меня стянули одеяло и резко так все смолкло.

Хм. Мне девятнадцать и, конечно, я не была кисейной барышней, дочкой «шишек», сейчас время не то (поэтому многое в политике и хотят изменить, а то все ещё средневековьем попахивает). Я была на пляжах в открытых купальниках. Бабули Реленн почти убили во мне смущение своими шуточками.

Но я, лежащая на кровати в позе эмбриона, стремительно краснела.

— Твою ж мать, Сай, снова розовый!

Этого хватило, чтобы я с громким писком села и, вцепившись в простыню, другой рукой кинула в Марка подушку. Я чувствовала в своем горле ещё один зарождающейся писк, чувствовала, как бьётся моё сердце и как волосы, итак стоящие дыбом, зашевелились. Кажется, сегодня вечером перед сном я обнаружу как минимум десять седых волосков.

— Р-розовый! Когда ты успела?! — парень в шоке смотрел на мою шёлковую маечку насыщенного понятно-какого-цвета. — Ужасный, противный, слишком девчачий...

Марк говорил будто о мировом зле, которое поработит всех мирных жителей нашего королевства. Мне показалось, что у него даже волосы зашевелились.

— Боги, Марк, — с трудом выдавила я, старательно прикрывая все, что могла, и при этом пылая всеми оттенками красного; у меня даже уши горели, что уж говорить про шею.

Марк упрямо сжимал в руках одеяло ещё секунд пять, а потом все же накинул его на меня. Кажется, я в розовых одеждах нравилась ему так же, как работа в огороде. Однако мне было совершенно все равно, в этот момент я хотела избавиться от этого придурка так сильно, как никогда раньше.

— Тебе бы чёрный, фиолетовый, зелёный, а ты вцепилась в розовый, как дракон в яйцо, и до пены у рта защищаешь этот адский цвет, — Марк сверлил взглядом полоску розового шелка майки, которую было видно из-под одеяла, и засунул пальцы в рот. — Уоть жа што ты его так любиф?

Я закусила губу, наблюдая, как он нервно начинает покусывать ногти, а потом и вовсе згрызать их. Смущение ещё не отступило до конца, но говорить я могла. Правда, спасибо высшим силам говорить я не спешила, ибо говорящий помидор — штука до обморока странная.

— Это романтика, в которой ты полный ноль, — буркнула я, стараясь стать этим самым одеялом, которым была укрыта.

— Ой, а ты будто много понимаешь, — съязвил он, убирая ото рта бедные пальцы с згрызанными-таки ногтями. — Ладно, — он конвульсивно сглотнул, — надеюсь, сегодня я выживу и смогу увидеть твоё лицо, такое прекрасное...

— Меньше лести, ближе к делу, — пробормотала я, смущенная теперь уже такими речами, которые никогда не думала услышать от Марка. — Какого... Кхм, зачем ты разбудил меня в шесть утра, смутил почти до смерти, а теперь пытаешься сделать комплемент? У тебя, кстати, почти получилось.

— Чтобы напомнить про начало тренировок, — он отвелкся от своего, без сомнения, увлекательного занятия (разглядывания глубокой глубины моих глубоких глаз), и переключился на, собственно, цель своего пребывания в моей комнате. — Так много времени прошло, а мы даже не начали. Не порядок. А ведь за год мы должны столькому научиться... В общем, я смотрел твоё расписание, так что увильнуть у тебя не выйдет, эмн, в общем, после занятий в зале искусства, попроси кого-нибудь, пусть проводят. Все, до скорого!

Он пулей выскочил в коридор, а уже потом из самого общежития. Я встала с кровати, поплелась в ванную, захватив вещи и скинув на пол одеяло (и воровато оглядываялась при этом). Чистя зубы, с полным ртом пены, я, смотря в зеркало, забормотала:

— Вкусный у него запах, — я имела в виду одеколон, — такой же хочу. И шампунь. И гель для душа. А ещё рубашку ту, — вспомнила, что у него на кровати в первый день посещения его берлоги валялась зелёная рубашка в клетку, — которая зелёная. Может быть, ещё толстовку, чтобы быть ещё, — я фыркнула, пачкая зеркало пеной, — «прекрасней». Романтик из Марка никакой.

И, когда поливала Лу-Лу, я все продолжала бубнить:

— И что мы будем рисовать? Наверняка этот придурок придумает что-нибудь про черепа, духов, смерть и прочее. «Мрачняк» рулит. А может быть снова удивит меня, как это обычно бывало, — я смотрела на гибрида с тупым выражением лица, без эмоций. — На то он и придурок. Поживем, увидим.

Даже на пути на первое занятие я умудрялась говорить что-то тихо-тихо. В Академии, вне общежития, стало что-то прохладно, как в начале осени, и поэтому я надела тонкий длинный шарф, тонкое коричневое пальто. Светлые джинсы заправила в тёмные сапожки на невысоком каблучке. Под верхней одеждой был белый свитер, который мне связала тётя Виолетта. Мой свитер — её первая работа, позже появился свитер для Китаро, а затем и для Дилана.

Я больше походила на живого мертвеца. Я с мрачным видом покивала на свои мысли, ещё ниже опуская голову. Мимо меня проходили немногочисленные студенты, но все они не обращали на меня внимания, ровно как и я на них. В целом это были типичные тихони, которые есть в каждом учебном заведении, сгорбленные под тяжестью огромных, в половину меня, и старых как наш бренный мир фолиантов. Хм. Только сейчас мой сонный мозг понял, что мне открылась другая сторона КАП — серая и безжизенная, такая же наполовину пустая, как представленный мной стакан на самом краю стола. Жутко стало, но из-за моего бесстрастного выражения лица никто не смог прочитать мои эмоции. Да и кому это нужно?