Кот и Лиса

Начало. Май.

Красивый край Лукоморье. Дивный. Зовётся изначально так потому, что морская лука – изгиб берега морского. Правда до того берега еще верст сорок будет. Там, где впадает река Полисть в синее море, разлив великий. Вода, когда пресная совсем, когда соленая. Это так местный хозяин Полисти с Сине-морским царем спорят, кому устье принадлежит? Тому или этому?
Но, вправду сказать, последние сто пятьдесят лет назад спор утратил и накал, и смысл. Взял Сине-морский царь в жёны дочек водяника, да так уговорился, не глядучи, что теперь чуть ли не каждую годину, как новые дочки подрастают, так он их, значит, замуж берет.
А то! Уговор дороже денег!
Рад тому морской владыка или бороду себе рвёт, нам в Лукоморье не ведомо, но что жёны его не бедствуют, то известно доподлинно. Разъелись на богатых харчах, похорошели – страсть! Когда в гости к родителям пожалуют, подарки дорогие привозят, перед сестрицами, значит, повыпендриваться. И перед теми, что дома женихов ищут, и перед теми, что за Жёлто-морого царя замуж повыходили. Те-то тоже и в гости наведываются, и гостинцы везут. Вот и форсят сёстры перед друг другом, у кого подарки краше да богаче.
Марыся, женка водяника и мать этих невест да жен, уж бранится всяко, что, мол, девать да ставить некуда, все эти фарфоры да блюда, кораллы, жемчуг. Даже вино заморское в огромных кувшинах приносили, в кувшинах поменьше – масло постное.
Чего только не бывает в краях заморских, державах иноземных. От того и славится торг в Новой тем, что там любую диковину сыскать можно, даже которой сам не знаешь. Да, да, «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что» – это о торжище в Новой крепости, не иначе.
Вадик – муж возлюбленный Марыси, Водяник, хозяин Полисти и притоков от самого Стольного града до моря Синего, не смотря на большой выбор вин, да и крепких напитков заморских, больше нашу, беленькую, уважает. Не понимает он изысканности амброзии франкской да фрязкой. Кислятина, говорит, от рисовой водки сивухой, мол, пахнет, а из дерева, хоть и с можжевельника гнать – вообще непотребство какое-то. Нет, нет, не распробует и не привыкнет!
Вот к блинам да пирогам привык. Даже жалует очень. Особенно с той поры, как перешли они с женой жить в опустевший дочкин домик, Софьюшкин.
Обустроились, тесть болотник землицы своей немало уступил, Водяник пруд там большой устроил, да ручеёк до Шуйцы открыл, чтоб добираться, стало быть, сподручнее было.
В домике то всё по-людски. И печь, и лавки, полати с подушками пуховыми, утварь разная. И на дне пруда тоже всё обустроено чин чином. А главное – не ходит сюда никто.
На Шуйце, у Тихого омута прежде под водою первый терем был, куда привёл много лет назад водяник молодую жену Марысеньку. Да не захотела в том терему Марыся жить: «Всякий раз поминаю, что для утопленной княжны ты его выстроил… небось, дорог он тебе, как память, небось, вспоминаешь её очи черные да перси белые?» Не часто, но донимала мужа Марыся, и тот при первой возможности из злополучного терема семью перевёз…
А место осталось. И терем под водой тоже. Водяник важно его «кабинетом» назвал. Принимал мам, гостей да просителей, суд вершил. Но большей частью спал в тиши да спокойствии подале от своего многочисленного да шумного семейства.

Место то у Тихого омута средь людей, особенно крещеных, считалось этаким нечистым. И про главный терем водяника не то, что догадывались, знали твёрдо. Поговаривали так же, что якобы можно прийти туда да попросить, мол, чего угодно, хоть жену, хоть коня, хоть богатство. Хотя нет, жену не стоит просить. Свою дочку впихнёт водяник, майся потом с ней ни в доме убраться, ни порты зашить… только что стряпаются вкусно, да в утехах горячи. Не, всем, конечно благодетельствовал речной хозяин, вернее, даже мало кто мог тем похвастаться, но те, кому посчастливилось подарочек получить, долго на слуху были.
Еще последнее время к Марысе стали ходить даже больше, чем к водянику. Быстрее отзывалась речная женка на слёзы бабьи. И заметнее. Заметили бабы, что может плодовитая Марыся своей благостью женской поделиться, и самая пустая баба, хоть двоих, но родит.
Вот и приносили туда требы люди «суеверные да неграмотные». Так на посаде в городище вслух говорили. А на самом деле, видать, только семья поповская никогда не срамила себя этим, чтобы старым богам поклонятся, да кромешникам гостинца таскать. А вот дьякова невестка, да, бывало. Только она, конечно, запиралась. Баба есть баба, с пеной у рта отбрехивалась, мол, не было такого, дескать, и близко к Тихому омуту не подходила. Но люди-то знают, что ребеночка у Макоши просила, в Рощу Священную бегала, а потом и к омуту. Вот. У дьяковой невестки трое. Неспроста, как есть! Десять годов сидела пустоцветом! А тут, на тебе, как подосиновики, один за одним, трое!
Церковь же, в свою очередь, как тоже повелось издревна, на такое неуважение к заветам смотрела сквозь пальцы. Да и как по-другому? Устои те давние, переплелось всё тесно, церковные праздники с языческими не разделяют на Святки да на Купаву, Масленицу гуляют широко, без стесненья, с кострами, хороводами да личинами, не боясь осуждения.
Шила в мешке не утаишь, а будешь сильно препятствовать, так не поймут люди, зажмутся, испугаются. А Бога любить надо, всей душою, тогда только вера искренна. Так считали служители. Местный же народ разумел, что от богов надо помощи ждать, от служителей совета, а злобы да гадостей от врогов, или от власти.
Власть та, местная, во всяком случае, не лютовала, а если и лютовала, то за дела поганые.
А если вдруг кто-то самодурствовать начинал иль советы Правды не чтить, хорошим то не заканчивалось, ибо тоже, как гласили преданья, место это богам дорого, и не посмотрят они, боги, ни на чины, ни на род знатный. Так бывало уж в Лукоморье. Не приживались тут самодуры да злыдни.
Испокон веку жили, поживали в Лукоморье перевёртыши–оборотни, и пришлым как мёдом помазано, приходили, приживались. Как тут их охаешь, коли местные люди с ними роднятся запросто? Глаза закрывали служители церкви, будто люди, как люди те и другие, и ничего этакого. Да больше того, некоторые перевёртыши крестики носили и ладанки. Вот и думай, что хочешь, что твориться в этом Лукоморье.
То, что водяник обосновался в омуте, Лиска не верила, ибо знала достоверно, что обитает он со своей Марысей аккурат у Тёмного озераБывшее болото говорят, тоже вот языки без костей, что озеро может заболотится, понятно, а вот как болото озером стать?
Говорят, стоит там терем-теремок уж незнамо, сколько лет, и что жила, когда-то в том тереме царевна, от ворогов пряталась да своего царевича дожидалась. Дождалась его царевна, усадил её добрый молодец на коня впереди себя и повез в Стольный град. Где стала она царицею, мудрой да справедливой, мужу помогала, детей ростила. От них-то и дальше нынешняя династия царская идет.
Ах, языки! Ах, сплетни да бывальщины! Сколько сказок в Лукоморье, сколько в них правды…
Много разных сказов о царской династии ходит, и, меж тем говорят, чтотот царевич,не первый себе невесту на болоте нашёл, а ещё прапрадед его сподобился там царицу отыскать! Зачарованная в лягушку царевна стрелу его поймала. Да украл ее, царевну, злой колдун Кощей, а царевич освободил и женой сделал. Или наоборот, сначала женой, а потом умыкнул её колдун?
Ой, да чего только не было в Лукоморье. И каждой сказке тут подтвержденье есть: и дуб зачарованный огромный, с цепью, говорят из чистого золота, к которому без малого на век был отец всех ветров прикован, пока не освободили его три богатыря. И кота, того ученого, тоже люди видали, но о коте говорят разное и не всегда хорошее. Вроде как есть тот кот нраву сволочного да вредного. И то, что плохо лежит, завсегда стащит. А вообще и что-то дельное подсказать может, если ты сам не дурак и коту ученому интересно с тобой будет.
Бабу Ягу можно в лесу сыскать, коль надобность сильную иметь. И смелость. Потому как, несмотря на года своине малые, бьётся Яга любым оружием, и почище витязя иного – не все богатыри с достоинством из тех поединков выходили.
Но туда, в заповедные места, ходу нет, почитай никому, а вот у омута можно водяника дозваться иль хозяйку Марысю, если надобность есть и коль гостинцы хороши будут. Сегодня Лиска притащила двух гусей, да не просто щипаных, а запеченных с яблоками, с прошлого урожая сохраненными. Как могла, старалась! И звала. Уж очень у ней надобность была
Но с омута никто не вынырнул. Шаги послышались совсем с другой стороны. Сам не пришел. Жена его, кикимора Марыся пожаловала. Лиска видала её пару раз, с виду то она баба бабой – ладная, черноволосая, глаза молодые, зеленые в тину болотную, телом пышная, одета нарядно завсегда, подол до земли – это, как поговаривали, чтобы лапы скрыть утячьи.
Девушка поклонилась низко:
–– Здравствовать тебе, хозяйка Марыся! Прими гостинцы, не побрезгуй!
–– Ишь ты! Гостинцы! Давай, чего тут брезговать. –– Марыся издалека принюхалась к гусям. ––Ну, благодарствую, Лисавета, что стряслось-то? Кто-то из ваших лопухов товар утопил? И теперь второй час ходят по берегу и чешут задницы? Думают, он сам им всплывет? Недотепы-бездельники, а ты, значит, решила братьям подсобить?
–– Знать я ничего не знаю об утопленных шкурах. Наши мужики, сами разумеют, что хотят, а что именно, мол, не бабского ума дело. Но ты подсоби, хозяйка, подсоби, будь ласкова, а я уж отблагодарю, если мои умные братья не догадаются.
Марыся покивала головой, пожала плечами и руки в стороны развела типа, мол, помогу. Про благодарность, как знаешь, а от умников твоих много ждать не придется.
Лисавета вздохнула и посетовала:
–– Я за советом пришла. Не знаю, у кого совета в деле моем поспрашивать, дома не могу – отец разгневается, мать опечалится. Нет, любят оне меня, но привыкли, чтобы всё порядком было, как заедено издревна. Хотела к Ягой пойти, но Лешак наш сказал, сначала сюда, на омут, нечего, мол, по пустякам бабку тревожить, Что по бабским делам с тобой лучше посудачить. А у меня не пустяк, у меня жизнь…
–– А спрашивай, я конечно не Ягая, мне до еёной мудрости, как и до годов, далеко, помогу, но чем смогу. Так-то ко мне-то больше деток просить бегают, тебе это, как я понимаю, пока без надобности. В крайний случай, сама тебя к Моревне сведу, к Ягой то бишь. Говори свою правду, слушаю.
Марыся много повидала на том месте и баб, и молодок, и девок вовсе. Чаще топиться бегали, а потом слава пошла, что можно прийти на то место бабе аль девке, излить своё горе, и враз горе не таким горьким станет, а то и вовсе, как темная вода его смоет.
Вот и тут, ясно дело, что не столько совета нужно девке, сколь поплакаться, на судьбу посетовать, видать совсем выслушать некому.
Лиска и рассказала, и про семью, про братьев, про Агафью– каргу вредную.
Семья у Лиски справная и для перевёртышей большая. Хоть и в роду, но своей усадьбой живут. Родилась Лисавета последней дочерью и единственной. Четыре брата старших и она самая младшенькая.
Росла, как все перевёртыши: по лесу зверем бегала, на ярмарку с отцом ездила в людском обличье, девчонкой. Родители её любили шибко, баловали, ни в чем отказа не знала, ни в чём воли её не запирали.
Но постарел отец, привели братья жён, постепенно сами во главу семьи встали. И тут кончилась Лискина сладкая жизнь, сравнялось ей пять лет, и стали братья её сговаривать с женихами ручкаться. Конечно, саму девицу никто не спрашивал.
Лиска аж пять раз, будучи просватанной, оборачивалась и сбегала, это значит, мол, не будет толку от такой невесты, отступались женихи. Но вот беда, не отстают родственники, так и хотят ее «покровителю» какому спроворить, что, мол, невместно девице одной жить. Вот непременно надо её к каким-то штанам привязать! Особенно Агафья, старая карга, в роду одна баба в совете старших, но такая, что двух мужиков стоит.
Что она к Лисавете прицепилась? Кто её знает. Отец как-то сказал, что из-за матери. Баба в роду славится не только хваткой и умом, но и потомством, а у Лискиной матери их пятеро, небывало так ещё, во всяком разе не помнили. У Агафьи четверо деток: два сына и три дочери. И мудра Лискина мать, и нраву спокойного, звали её уж в совет, но та не желала пока. А Агафье не по нраву такой расклад. Некие вопросы, особенно которые бабского племени касаемо, она почитай единолично решала, мужики в то не совались, а там много чего: и договора родовые, и вено за невест. В общем, Лисавета всего не уразумела, но поняла главное – Агафья не угомонится, пока со свету её не сживёт.
Горевала Лисавета е долго, нрав не тот, ежели, что не так идёт, надо иль сладить, иль исправлять. Но не кручиниться.
Подслушивать у лис непотребством не считается, а старшие, ой как много полезного говорят, особенно когда лаются.
–– Первое то, что узнала я, что по Правде могу и одна жить, от рода отделяясь. Уйти хочу. Вестимо, иль сама уйду, или выгонят, я ж, как бельмо на глазу, что братьям своим, что золовкам. Живу мол, как знаю, указки ничьей не спрашиваю.
–– Вот и второе моё дело: надобно где то избушку поставить, хотела бы я, аккурат на границе леса заветного, поближе к Шуйце, там, где заводь, а Лешак говорит, ваша земля там.
–– Ну, мож и прав Лешак, кому пустяк, а кому целая жизнь. По-разному время течет. Про избушку, на Шуйце не дозволит хозяин, заповедно место там. Почему? Не твоего ума дело, туда и перевёртыши лишний раз не шастают, а ты – поселиться! Селись на Полисти, там, где берег круто обрывается, как ножом обрезан. Да-да, там, где река заворачивает, и дубравушка рядом. Лес прозрачный, хороший, чуть правее от течения в лес возьмешь, там и усадьбу поставить можно не то, что избу, с дороги не углядеть. На четыре версты вверх по реке пятеро парней богатырских живут, тож, недавно отстроились. Хорошие парни, тоже разрешения у Вадика выспрашивали, дары приносили… глядишь, и за тобой присмотрят. Так и быть. Ставь там свою избушку! А там глядишь, и терем с милым будет. Детки пойдут…
Марыся хитро улыбнулась. А Лисавета фыркнула:
–– Вот ещё! Больно надо!
–– Хм. – Марыся расправила сарафан, и покосилась на укутанного в полотенце гуся, вот Вадик гостинцу порадуется… – Смотрю на тебя, и в правду, не дозрелая ты еще, в голове и мыслей о женихах нет. Как так? Сколько лет-то? Уж осьмнадцать минуло?
–– Два лета как минуло… матушка Марыся! Ну, вот и ты туда же! Ну не люба мне бабска жизнь! Ну, не мил мне никто, ни как муж, ни как полюбовник! Воля мне по сердцу, сама себе хозяйка.
–– Сама себе хозяйка, эээ… так даже у богов не бывает, все мы и люди и нелюди обязательства имеем, только юродивый никому не чиниться долгом…
–– Я не про то. Понимаю, что совесть иметь надобно и перед родом, и перед людьми, но посмотрю я, как братья мои невесткам указывают, а те с них сапоги снимают… тфу!
Маруся рассмеялась:
–– Ну, это как посмотреть, девка. Вот мой Вадик по суше не особо ходить любит, а в сапогах и подавно, находится, умается, так мне за радость и сапоги с него снять, и спинку помять. Дак люблю его, сердешного. А так-то да, кто гонором да властью кичиться – не дело, особенно перед бабой. Но постой, ведь у вас, слыхала, бабе вместно не то, чтоб мужа иметь, а покровителя просто?
–– Можно. Вот теперь, после того последнего разу, как от жениха сбежала, родня мне его, покровителя и навязывает, мол замуж никто уж не возьмет, да хоть так.
–– Вот таки не пойму, а что сама не найдёшь?
–– Покровителя?
–– Ну да… что такого-то? Присмотрись, там, сям… Человека там, аль перевёртыша. Покровитель, я так понимаю, нигде обычаем не заповедано и не просказано, что «покровитель» вашего роду, племени перевёртышей может быть? То есть Лисьего? И не указано нигде, что с ним, покровителем вашим, постель делить надо?
–– Да, нет такого, и волкам отдают, и медведям. И человечек берут в жены.
–– Нууу?
Марыся выразительно соболиную бровь выгнула.
–– То есть, ты говоришь, что я сама могу… хоть старого, хоть малого… лишь бы покровителем значился, да ко мне не лез? В мои дела не мешался?. .
–– Вот, сами-то вертят, как хотят… а девке нельзя как будто. Ты смотри, в Правде написано, что у перевёртышей, как и у прочих кромешников, по укладу все равны, а если кого сомнение возьмет, ты не стесняйся, до Морозовой заимки сбегай, у него та Правда писанною, в книге есть. Если кто там у вас из ума выжил, да обычаев не помнит, так старший брат Мороз, которого вы Велесом зовете, растолкует. – Марыся резко примолкла и гусей поближе подтащила. – Пора мне, Лисавета, Вадик кличет. Небось, опять девки озоруют, совсем ляди распоясались! Ты захаживай, и гостинцев приноси. Особенно кренделей да булок. Не любит Вадик, когда я печь топлю, а булки да блины очень