Коты погибают в тени

Глава 4. Её волосы полыхали огнём

В полумраке её волосы полыхали огнём. Самый яркий источник света в этой комнате. Плюс одно воспоминание.

Знаете, подобные мелочи очень прочно цепляются за вашу память. Волосы, полыхающие огнём. Ободранные коленки убегающей девочки. Нагревающийся от прикосновения моего пальца курок. Грязные игрушки, выброшенные в мусорку. Улыбка прохожего. Потрескавшиеся губы продавца в магазине. Древесный аромат духов на платке. Коротко стриженные, неаккуратные ногти, или сигарета в кариозных зубах. Сакральная или случайная фраза. Чьи-то глаза на улице. Сны с её участием.

На её форме не было погон – да и зачем они живому железу с огненной головой, где в глазницах ржавчина? Эти коррозийные глаза смотрели, как солдат раздевает полумёртвую, белую от страха девушку. Она легко дышала, взглядом находясь уже где-то далеко. Ноги свисали с кушетки, болтаясь как у тряпичной куклы. Её полуседые волосы обрезали под ноль – очень жаль. С ними она была бы похожа на мученицу, сейчас же – на сумасшедшую. Мне было не по себе. Что хуже, пытать предателя, или беззащитную невменяемую женщину? Конечно, беззащитную невменяемую женщину, а ведь она такой не была. Она была предательницей. Передала нам ложные сведения, так мне сказала Аннамария.

Честно говоря, увидев эту несчастную девушку лысой, мне захотелось схватить Аннамарию и хорошенько встряхнуть её. Она ведь и отца моего называет предателем. Она ведь специально это делает, чтобы мне было ещё хуже. Она всегда считала, что мне недостаточно просто наблюдать за страданиями людей. Ей нужно было раздеть их догола, достать и вывернуть наизнанку их душу – чтобы я всё видел. Чтобы я видел, какие они на самом деле – невинные, пытающиеся спасти себя, близких, или просто всех спасти. Аннамария всегда для меня старалась.

Раньше, в этой комнате, где мы стояли, должно быть, хозяева мило беседовали за игрой в карты. Здесь было несколько маленьких столиков, и много больших кресел, обитых плюшей. Обои на стенах были ободраны, лица у небольших ангелочков, стоявших на камине, отвалились.  Они не были симметричны – один сидел, свесив с камина ножки, а другой стоял в пол оборота. Его руки, должно быть, что-то держали перед тем, как он потерял своё лицо. Может, это был лук. Что ж, этот амур больше никому не причинит зла.

У камина, прислонённое к стене, находилось медное блюдце, с объёмным, преисполненным трагизма лицом Медузы Горгоны, смотревшей вниз каменным взором.

Но верхом искусства в этой комнате была маленькая статуэтка богини свободы Либертас, выполненная из чугуна и стоявшая на столе. Эта фигура зацепила меня своим потайным смыслом. О ноги богини тёрлись коты, а одна из кошечек стояла на задних лапах, передними зацепившись за длинную тогу. Миниатюрная Либертас смотрела впереди себя, и на её лице, если приглядеться, были маленькие чугунные слёзки. Она протянула одну руку, а ладонь другой покоилась на её груди. Ноги были чуть подкошены, голова наклонена вбок  - словно сама Свобода скоро упадёт. Её длинные волосы мягкими крупными волнами сливались с одеждой.

Все эти вещи казались мне отчуждёнными от остального поместья. Они были совершенно не в тему, будто их сюда привезли на хранение. Это место было чем-то вроде прибежища для жителей этой деревни. Тут они уходили от проблем войны, отвлекались, позволяли себе хотя бы немного почувствовать жизнь. Здесь они на несколько часов становились свободными. И вот теперь, когда всё разрушено, когда место их встречи осквернено самым страшным злодеянием…Лишь Либертас дрожала, пытаясь вырваться в этот человеческий мир. Жаль, что Свобода погибает в тени.

Я остановился.

И я вновь взглянул в эти красивые синие глаза. В них, прямо сейчас, прямо в их глубине ломалась душа. Она собиралась с силами, готовилась к худшему и обманом убаюкивала надежду в груди.

Не смотри на меня, душа, я умоляю тебя. Прекрати это немедля, иначе я упаду на колени, а после и на дно.

Я попытался отвернуться. Это стоило мне больших усилий, на самом деле. Стыдливые слёзы по своему обыкновению собирались в уголках глаз, а губы уже дрожали, готовые исторгнуть рыдания. Я думал, что отвернувшись от неё, мне станет немного легче. Ведь я не буду видеть её страдания, которые сейчас куда сильнее физических.

Но отвернувшись, я встретился с ещё одним печальным существом. Он казался мне таким же, как я: обречённый на постоянный стыд слабак.

Этот солдат, что и раздел девушку, постоянно находился рядом, если Аннамария решала показать человеку, как наказывается предательство. Он выполнял любой её приказ: раскалял лезвие ножа, затыкал нос, связывал руки и ноги, приводил в чувство и вообще делал всё, что ему прикажут. А вот почему он молчал, для меня была загадка. Он не говорил ни с кем и никогда, всегда смотрел на пытаемого, как будто и не видел его. Так обычно смотрят люди, сошедшие с ума.

Он жестом приказал женщине лечь, и она послушно легка на железную кушетку, где её руки и ноги прикрепили к ножкам. От прикосновения кожи с металлом по ней прошли мурашки. Боковым зрением она посмотрела на меня, и в её глазах я услышал слова Аннамарии.

«Ты никто, никто, гниющий цветок».

Я дёрнулся, стоя на месте. Мои мысли опять взбунтовались против меня.

«Эта не война уничтожила тебя. Это я уничтожила тебя».

Глубокий синий цвет глаз сейчас сменился чернотой – свет совсем не падал на её лицо. Эта печаль грозила забрать меня в себя, и я закрыл глаза, чтобы не видеть её. Там, на этой кушетке, дрожала, сворачивалась в клубочек жизнь.

«Она сейчас умрёт». Я сглотнул от ужаса, но глаз не открыл.

-Убийца, - тихо прошептал я, впервые в своей жизни, и Аннамария обернулась. Она была высокой, мы с ней одного роста. Но она всегда поднимала голову, оттого и казалось, что смотрит она свысока.

-Подойди ближе, - медовым голосом позвала она, протягивая мне руку. И я покорно иду к ней, словно на плаху. Будто сейчас умрёт не эта женщина, а я.