Красно-зелёное

8. Шёпот в темноте

Мы шли по Старому городу, освещённому яркими огнями, шумному и весёлому. Нас окружали невысокие белые здания, горели фонари, на каждом углу попадались улыбающиеся торговцы, всеми усилиями заманивающие прохожих в свои лавки.

      - Баклава, самса, рахат-лукум! — зазывал прохожих продавец сладостей. На какой-то миг меня, манимого ароматным запахом магрибских кушаний, как магнитом потянуло к этому человеку, но Файсаль до боли сжал моё запястье и поволок куда-то вперёд.- Пустите меня! — отчаянно взвыл я.
      - Там, куда мы придём, такого будет навалом, — пообещал мне молодой человек.
      - А куда мы идём? — полюбопытствовал я.
      - Узнаете, — загадочно изрёк Файсаль. Он резко свернул за угол, и мы оказались на очередной улочке, но уже не столь оживлённой. Миновав несколько изящных арок, мы остановились у уже знакомой мне массивной двери. Мой проводник постучал. Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял Хассан. И одет он был вполне прилично — на нём была свежая белая рубашка, синяя жилетка поверх неё и белые брюки-шаровары, а непослушные вихры, торчавшие во время нашей последней встречи во все стороны, были зачёсаны назад.
      - Асалляму алейкум, господа, — поклонился мальчик. — Проходите.
      Он распахнул настежь дверь.

      Мы вновь оказались в прихожей. Хасан проводил нас в мастерскую. Я ахнул — никаких мольбертов там не было, как и картин с красками. Зато стоял накрытый белоснежной скатертью стол, который буквально ломился от угощений. Из подсобного помещения в комнату вышла молодая девушка — не старше двадцати. Она была высокой и чем-то напомнила мне монахиню, облаченную с ног до головы в строгие чёрные одежды. Открытым у незнакомки оставалось лишь лицо. Кожа у неё была довольно светлой, но не бледной. На лоб спадали пряди цвета вороного крыла, которые юная ливийка тотчас же отправила под хиджаб, глаза, большие и карие, как у лани, глядели внимательно и слегка настороженно. Иногда девушка слегка сутулилась, что не укрылось от меня, но в целом старалась держать спину ровно.
      - Здравствуйте, — немного смущённо пробормотал я, следуя правилам арабского этикета — мужчина всегда должен представляться женщине первым. — Я Казимир аль-Афинов.
      - Музаффар аль-Сирти, — представился мой спутник.
      - Фурса саида*. Я Альфард аль-Фатех, — незнакомка слегка склонила голову перед гостями. — Вы пришли сюда по поводу моих картин?
      - Да, — подтвердил я.
      - Что ж, — на щеках Альфард заиграл лёгкий румянец — она была польщена моей заинтересованностью, — я покажу вам свои творения с превеликим удовольствием, но для начала, если вы, конечно, никуда не спешите, давайте поужинаем.
      Говорила девушка очень вежливо и кротко, иногда опуская глаза. Боковым зрением я заметил, как пристально, аж до неприличия пристально, смотрит на неё Музаффар.

      Мы подошли к столу. Но сесть позволили только мне и Музаффару. Я в изумлении воззрился на Файсаля, Хасана и Альфард.
      - Хозяин — слуга своих гостей, — пояснила мне последняя. — Хозяин не притронется к еде. Есть должны лишь гости.
      - Хорошо, — я не стал спорить, окинув быстрым взглядом блюда. От такого изобилия у меня разбежались глаза. — Но ведь я всё это не съем, — тихо пробормотал я.
      - Ешьте, — прошептал мне на ухо Музаффар. — Нет большего оскорбления для хозяина, если гость не испробовал всех его яств.
      Я вынужден был смириться и приступить к трапезе, так как обидеть гостеприимных ливийцев мне отнюдь не хотелось.

      На столе было всё, чего только душа пожелает. Это и упомянутые баклава и самса с рахат-лукумом, и всевозможные крупы, овсяные хлопья, бобовые. А также голубцы из виноградного листа, шишкебаб**, рефиз***, чай, верблюжье молоко — и многое другое. Рефиз, как я вскоре узнал, был одним из излюбленных блюд кочевых племён. И Музаффар начал именно с него. Ел мой спутник медленно, степенно, словно растягивая удовольствие. Я решил последовать его примеру и принялся за шиш-кебаб, оказавшийся очень вкусным.

      Файсаль между тем подвинул стул и сел вместе с нами, но к еде так и не притронулся. То же самое сделал и Хасан. Альфард же пожелала гостям приятного аппетита и удалилась — женщине не следовало сидеть за одним столом с мужчинами. Но, когда с кебабом и рефизом было покончено, девушка принесла ещё кушанья — маслины и знаменитый магрибский кус-кус. Я отблагодарил её, Музаффар — тоже. А потом произошло нечто удивительное — Музаффар и Альфард встретились взглядами и я увидел, как расширились зрачки Альфард.
      - Не может быть, — прошептала она. — Не может быть… Это действительно ты…
      - Да, — на потрескавшихся губах Музаффара появилась лёгкая улыбка, — это я. И, признаться, я не сразу узнал тебя, Альфард.
      - Я тебя тоже, — потупилась девушка и тотчас же подняла глаза. — Но как? Ты ведь погиб тогда, во время битвы за Сирт, я точно это знаю!
      - Чуть не погиб, — поправил её молодой человек. — Чуть не погиб, но остался жив.
      - Остался жив, — эхом повторила Альфард, в её карих глазах-озёрах появились слёзы.
      - Что происходит? — шёпотом спросил я у Файсаля. Но тот и сам был в шоке и совершенно не знал, как объяснить то, что творилось у него на глазах. Ясность внёс Хасан, внезапно возникший рядом со мной.
      - Они — бывшие сослуживцы, — шёпотом и с невероятной серьёзностью пояснил тот. — Когда-то Альфард спасла жизнь Музаффару. А после он едва не погиб в битве за Сирт. Мы долгое время считали его умершим. И Альфард едва смогла пережить это. У меня и сестры нет больше никого, кроме Музаффара аль-Каддафи аль-Сирти.
      С этими словами мальчик бросился к молодому ливийцу и заключил его в объятия, да так, что едва не задушил. Радости его не было предела.

      - Музаффар аль-Каддафи аль-Сирти? — я вопросительно покосился на Файсаля. — Он случайно не родственник вашего бывшего лидера?
      - Вряд ли, — покачал головой тот. — Скорее всего, он просто родом из племени каддафа, одного из многочисленных кочевых племён, населяющих нашу страну.

      Музаффар между тем усадил Хасана на колени, Альфард села рядом. Причём на краешек стула, ужасно стесняясь. Но она тоже была рада, даже не рада, а счастлива.

      - Скажите, — нарушил идиллию я, —, а как вы познакомились?
      Причём я имел в виду не только Альфард и Музаффара, но и Альфард и Файсаля.
      - Всё просто, — откинувшись на спинку стула, ответил Музаффар. — Альфард меня случайно с кем-то перепутала и пыталась убить. В результате сама чуть не погибла. А потом, когда выяснилось недоразумение, меня отпустили. А она привязалась ко мне, что ли, и захотела последовать за мной. Сказала, что у неё никого нет.
      - Так и было, — тихо проговорила девушка. — У меня остался только Хасан. И дома у меня тоже не было.
      - И в этом мы были очень похожи, — добавил аль-Сирти. — И Альфард, и я потеряли своих близких и это заставило нас пойти воевать.
      - И теперь на наших руках столько крови, — прошептала Альфард.
      - А на чьей стороне вы воевали? — ни с того ни с сего спросил я, не успев вовремя прикусить язык и получив хороший пинок от Файсаля. Музаффар как-то странно усмехнулся и не менее странно посмотрел на меня.
      - А вы догадайтесь, — не особо дружелюбно процедил он.
      - Понял, — я не стал больше задавать лишних вопросов и быстро сменил тему.
      - Давайте закончим трапезу и обсудим дело, если никто не против, — бодро предложил я. Против никто не оказался.

      Съесть всё, что было на столе, оказалось почти непосильной задачей. Тем не менее с помощью Музаффара и парочки таблеток «Мезима», слушая рассказы Файсаля, я сумел это сделать. Файсаль же рассказывал следующее:
      - Раз уж мы заговорили об этой проклятой войне, то я скажу вам, что был я раньше студентом музыкального училища, — начал юноша. — И причём, весьма одарённым студентом. Но когда начались бомбёжки, я понял, что моя музыка никак не поможет моему народу, и отправился в госпиталь работать санитаром. То, что мне пришлось там увидеть и пережить — не описать словами. Я уже не сосчитаю количество умерших на моих глазах солдат и мирных жителей и не вспомню всех их имён. И Альфард была в их числе. О, она была очень плоха! Но наш хирург, Фарид аль-Рашид был воистину волшебником, да вознаградит его Аллах за всех спасённых им! — и возвратил её к жизни. Но тем дело не кончилось. На следующий день к нам доставили ещё несколько мирных и добрый десяток лоялистов. И многих из них Фарид аль-Рашид спасти не смог. Оперирующих хирургов катастрофически не хватало… — тут Файсаль на мгновение смолк. Я замер в напряжении. Через некоторое время ливиец продолжил.
      - Потом… — он сглотнул, воспоминания явно были не из приятных. — Простите, мне трудно воскрешать в памяти события тех дней, но мне очень нужно выговориться… В общем, потом пришли они…
      - Повстанцы? — спросил Музаффар.
      - Они самые, — глухо произнёс композитор. — И вы не поверите, что они сделали!
      - Потребовали выдать им раненых, — сказала Альфард, отправив Хассана на улицу, чтобы тот не ничего услышал. — Многие из которых едва отошли от наркоза.
      Я вздрогнул. Снова воцарилась короткая пауза. Нарушил тишину голос Файсаля.
      - Фарид аль-Рашид сказал, чтобы они убирались, поскольку ему глубоко наплевать, за кого воюют его подопечные — он врач и его святой долг — помочь нуждающимся вне зависимости от их политических предпочтений. И его поддержал весь персонал больницы, включая наших коллег из России, Беларуси, Украины и других стран, которые тоже спасали человеческие жизни вместе с нами. И тогда… Тогда один из наших незваных гостей схватил за руку молодую медсестру Марьям и приставил дуло пистолета к её голове. Не знаю, почему его выбор пал именно на Марьям, одному Аллаху это ведомо, но мы все знали, что Марьям была невестой Фарида аль-Рашида и должна была вскоре выйти за него замуж…
      - Перед Фаридом встал выбор: спасти невесту или спасти раненых, — прошептала Альфард.
      - И тогда Фарид аль-Рашид… Фарид аль-Рашид дрогнул, — еле слышно проговорил Файсаль. — Он приказал им отпустить Марьям. А их главный просто рассмеялся…

      Я закрыл глаза. Моё воображение рисовало передо мной жуткую драму, разыгравшуюся в холле одной из ливийских больниц. Я видел повстанцев с автоматами и их главаря, державшего в заложниках перепуганную девушку, видел её испуганные глаза и поджатые губы хирурга аль-Рашида, чувствовал, как в воздухе царит напряжение и бешено колотятся сердца медицинских сотрудников. А сам я ощущал себя не свидетелем происходящего, а его непосредственным участником. Казалось, что это мне нужно принять нелёгкое решение. Мне, а не Фариду аль-Рашиду.

      - Отпустите её! — громко и властно приказывает Фарид аль-Рашид. Его голос отбивается эхом от ослепительно белых стен больницы и проносится над головами повстанцев. Главарь последних криво ухмыляется, и эта ухмылка не предвещает никому ничего хорошего.
      - Отпустите её! — повторяет врач всё так же уверенно и твёрдо. Марьям смотрит на него умоляюще и понимает, что её судьба, её жизнь — в его руках.
      В тишине больницы отчётливо звучит одинокий и короткий выстрел. Но для Фарида аль-Рашида этот выстрел длился вечность…

      Я резко открыл глаза и увидел грустную улыбку на лице Альфард и Файсаля в шоковом состоянии. Мне и самому было не по себе.
      - Он убил её? — спросил я.
      - Убил, — эхом отозвалась Альфард.
      - А потом они устроили погром в больнице, — вконец убитым тоном добавил Файсаль. — Фарид аль-Рашид был настолько потрясён случившимся, что просто перестал контролировать ситуацию. Марьям умерла у него на руках от кровопотери — рана оказалась смертельной. У неё не было шансов. Ни одного.
      - Как и у тех, за кем пришли они? — неожиданно спросил Музаффар.
      - Почти, — не согласился с ним бывший санитар. — Почти. Часть раненых вытащили прямо в холл. Многие не стояли на ногах, но никого это не волновало. Нашлись смельчаки из числа врачей, кто воспротивился такому зверству, но их избили и поставили к стенке вместе с ранеными… А ещё были такие, которые решили на свой страх и риск вывести раненых, оставшихся в живых, из больницы и спасти. И среди них был и я. У одного из коллег за зданием больницы стояла машина. Он-то и увёз некоторых, но большинству не повезло…

      Я вновь прикрыл веки. И опять увидел уже знакомый мне холл. Но теперь пол его был залит кровью. А посреди холла на коленях стоит мужчина в белом халате, прижимая к груди мёртвое тело юной медсестры и беззвучно, безумно шепчет её имя. А у стены напротив повстанцы выстраивают раненных и совершенно беспомощных своих противников. Короткая, но кровавая драма медленно подходит к концу. Никому нет дела до Фарида аль-Рашида. Никому нет дела до его безграничного горя. У них теперь есть дела поважнее.

      Командир доволен. Он расхаживает перед нестройным рядом раненых. Его подчинённые ждут только команды. Это война. А что на войне человеческая жизнь, чья-то сломанная судьба, невинно загубленная душа? Ничто.

      Внезапно вперёд бросается молодой врач. И не один — с ним ещё несколько его бесстрашных коллег.
      - Прекратите немедленно! — кричит безрассудный юнец, и голос его звенит от негодования. — Это больница!
      Командир, усмехаясь, подходит к нему. Ноги у врача трясутся, но он не отступает. И тотчас же получает страшный удар в солнечное сплетение. Его товарищей ожидает та же судьба. Повстанцы валят своих безоружных противников на холодный пол и от души избивают. Бьют ногами, кулаками и прикладами. Бьют с неописуемой жестокостью и лишь для того, чтобы швырнуть их, полуживых, к той самой злополучной стене. А после командир, с пренебрежением оттирая руки от чужой крови, перекидывает автомат через плечо и строит своих опьяневших от запаха боли и страха солдат в шеренгу.
      - Пли! -следует короткая команда. Холл в мгновение ока заполняется дымом…

      Передо мною снова комната-мастерская. Я дрожу — увиденное оказалось слишком реальным.
      - Что с вами? Вы в порядке? — участливо спросил Музаффар.
      - Вас не сильно напугал мой рассказ? — взволновался и Файсаль.
      - Да нет, скорее потряс, чем напугал, — я с трудом выдавил некое подобие улыбки, чтобы успокоить моих знакомых. Пересилив самого себя, я задал ещё один вопрос:
      - Что стало с Фаридом аль-Рашидом?
      - Я не видел, как он погиб, но говорят, что после расстрела они стали добивать тех, кто остался жив, а господин аль-Рашид поднял с пола какой-то острый осколок и вонзил его главному в горло…
      Воцарилась тишина. Тишина такая, что было слышно смех людей на улице и громкий говор активных торговцев. Файсаль молча налил мне и Музаффару верблюжьего молока. Альфард встала и, поклонившись, удалилась — всё-таки она слишком долго засиделась с нами, что не было приличным.
      - Выбросьте всё это из головы, — посоветовал мне Файсаль. — Я рассказал вам эту историю лишь затем, чтобы вы не думали, что после революции у нас всё стало так хорошо, как кажется.
      - Всё изменилось только в самую худшую сторону, — добавил Музаффар. — Между прочим, я уже успел договориться с хозяином квартирки. Жилище небольшое — всего лишь тридцать квадратных метров, что для одного меня многовато, но и цена приличная. Но хозяин не жадный — когда сказал ему, что буду снимать с кем-то, он согласился. Договорился о встрече завтра в полдень, на Площади Мучеников, так что приходите, познакомлю вас с хозяином.
      - Хм, — я постарался избавиться от мыслей о жутком рассказе Файсаля и Альфард и сконцентрироваться на словах Музаффара. — Хорошо, я приду. А какова цена?
      - По двести динаров с каждого.
      - Идёт, — я несказанно обрадовался такой цене и отказываться от выгодного предложения не стал.

      Как раз вернулась Альфард с несколькими картинами.
      - Это мои лучшие работы! — с гордостью заявила девушка, вручив их мне. — Можете посмотреть, а я пока уберу со стола.
      Она взяла несколько грязных тарелок и куда-то их унесла. Файсаль вызвался помочь девушке и та, хоть и не сразу, но приняла его помощь. Музаффар, как и я, тоже хотел ей помочь, но Альфард была решительно против.
      - Вы — наши гости, а гости не должны помогать хозяевам, — сказала художница. Так что мне не оставалось ничего другого, как рассматривать полотна.

      Первая картина представляла собой великолепный натюрморт, изображавший вазу с цветами в окружении нескольких свежих зелёных яблок. На второй увидел портрет молодой женщины в никабе****. Видны были только её глаза —, но какие это были глаза! Казалось, они таят в себе вековую мудрость и знают всё о заглядывающим в их бездонную глубину человеке. Третье полотно изображало пустыню, по которой неспешно шествовал караван. Солнце садилось, заливая пески своим прощальным светом, отчего они ослепительно сверкали и казались чистым золотом.

      Все три творения Альфард мне безумно понравились и выбрать из них одно я не мог. Однако цена всех трёх — двести шестьдесят три динара — малость смутила меня. Поэтому я решил купить портрет женщины и «яблочно-цветочный» натюрморт, а картину с пустыней попросил отложить специально для меня с надеждой, что у меня будет возможность ещё приобрести его.

      Расплатившись с Альфард, я бросил взгляд на часы и чуть было не подскочил — самое время ехать в Каср-Бен-Гашир! А ведь я бы забыл об этом напрочь, если бы не случайность!

      - Господа и дамы, — обернулся я к ливийцам, — вы не против прокатиться сейчас со мной до Каср-Бен-Гашира? У меня там дела, а самому ехать как-то не хочется.
      — С превеликим удовольствием, — не стал возражать Музаффар. — Давно там не был.
      — Я тоже не против, — сказал Файсаль. Альфард и вернувшийся в мастерскую Хассан ничего сказать не успели — зазвонил мой телефон. Я снял трубку, ощутив, как сердце начинает биться чаще — если Юсуф аль-Мирджаби звонит в свободное от работы время, значит, что-то произошло.

      Следователь был, как всегда, предельно краток.
      — У нас новое убийство, — сообщил он. — Поспешите в полицейское отделение, мы выезжаем.
      А не легче ли просто адрес убийства сказать? Так нет, теперь мне топать чёрт знает сколько из Старого города в управление. Ну и ладно. Как-нибудь доберусь. Жаль, что пришлось отменить поездку.

      — Извините, — я обернулся к Файсалю и остальным, которые смотрели на меня с выжидающе, — но в Каср-Бен-Гашир мы сегодня не едем. У меня дела, простите. Спасибо за гостеприимство, но мне надо идти.
      — Ещё увидимся, — попрощался Файсаль.
      — Удачи, — пожелали Альфард и Хасан.
      — До встречи! — попрощался последним Музаффар и напомнил: — Завтра на Площади Мучеников, не забудьте!
      — Хорошо, я помню, — последовал быстрый кивок с моей стороны. Помахав напоследок своим знакомым, я растворился в сиянии огней Старого Триполи…

      Чтобы сократить пеший путь, я пустился незнакомыми переулками и дворами. Честно говоря, я и сам не знал, куда выйду, но несколько прохожих, с которыми я успел переброситься парой слов, заверили меня, что так будет короче. Я предпочёл довериться им, но при этом рисковал повторить свой недавний опыт. Впрочем, на этот раз всё вышло куда хуже.

      Я шёл быстро, почти бежал, и не оглядывался. Вокруг, как назло, не было ни единого живого существа, а фонари не горели. Из всех окон окрестных домов были освещены буквально пара-тройка, и я понимал, что если сейчас какому-то проходимцу вздумается меня ограбить, спасти меня не сможет никто. Хотя… Запустив руку под пиджак, я коснулся пистолета. Как я мог забыть о нём? А ведь с оружием, да ещё и заряженным, куда спокойнее. И всё равно, что Юсуф аль-Мирджаби не рекомендовал стрелять попусту.

      Я замедлил шаг, сворачивая в очередную мрачную подворотню. И моё временное спокойствие сыграло со мной злую шутку. В одно мгновение кто-то неизвестный приставил сзади к горлу нож. Я не успел ничего предпринять, и времени на то, чтобы выхватить пистолет, у меня тоже не оказалось.

      Было темно, хоть глаз выколи. Даже луна не светила. Я не видел перед собой ничего, кроме кромешной тьмы и не чувствовал ничего, кроме холода острого лезвия на горле.

      — Не лезь не в своё дело и останешься жив, — коротко и ясно прошептал неизвестный за моей спиной. В одно мгновение нож пропал с моего горла. Я схватился за пистолет и резко обернулся, но в переулке я был один…

      Убитым оказался молодой человек, примерно одного возраста со мной и с Каримом. Его можно было назвать красивым, если бы не какие-то бездушные, навеки застывшие холодные глаза. Или вернее — только один глаз, правый, ибо убит он был, как и следовало ожидать, одним выстрелом в левый глаз. Но рядом с телом не было найдено никаких фотографий, записок или кровавых надписей за исключением цветка чёрной розы, который заставил Карима содрогнуться. Впрочем, цветок оказался вполне безобидным и на деле являлся белым, окрашенным искусственно в чёрный цвет. В расшифровке же последнего послания убийцы вроде как не было больше нужды — я был почти уверен, что неизвестным языком снайпер записал имя лежавшего передо мной мёртвого юноши.

      Юсуф аль-Мирджаби, осматривая место преступления, которым оказались доки в порту, был хмур, как никогда раньше.
      — Скоро выборы, а мы ни на шаг не приблизились к разгадке этого дела, — бормотал себе под нос он. — И что только подумает о нас Переходной Совет*****?
      — К чёрту Переходной Совет, — высказался я. Глаза у моего начальника поползли на лоб, и он аж побагровел от гнева.
      — Что ты сказал?! — выкрикнул он.
      — Спокойно! — прикрикнул на него я, сам не ожидая от себя такой наглости. — Мне лично глубоко наплевать на Переходной Совет хотя бы потому, что наш преступник отнюдь не заинтересован в срыве выборов или убийстве кого-то из тех, кто будет участвовать в голосовании. Нас сейчас должна волновать поимка преступника, и мы должны думать только о ней, а не о чьём-то мнении! А что касается всех тех, кого убили, их связывает то, что они во время войны сражались на стороне восстания, революции — как хотите, так и называйте — и были если не знакомы друг с другом, то хотя бы служили вместе. Надеюсь, — я решил, что немного поспешил с выводами, включая последнюю жертву в число повстанцев, и указал на труп, — что он тоже из восставших.
      Повисла пауза, во время которой я перехватил изумлённо-озадаченный взгляд Карима. Напарник коротко кивнул.
      — Так и есть, — прошептал он, внимательно всматриваясь в черты лица юноши. — Поскольку этот человек — мой старый знакомый и сослуживец.
      Я аж присвистнул.
      — Спасибо, Карим, — сказал на это уже успокоившийся Юсуф аль-Мирджаби. — Иначе бы мы долго не смогли бы опознать его. Можете забирать, — обратился он к медикам.
      Но когда тело уносили, случилось нечто непредвиденное — из кармана брюк убитого выпал мобильный телефон. Я бросился к нему, но не притронулся.
      — Перчатки! — велел Юсуф аль-Мирджаби врачам и, получив желаемое, взял мобильный в руки.
      — Хм, он заблокирован.
      — Секундочку, — я тоже попросил себе перчатки, и телефон перешёл ко мне. Далеко не с первой попытки, но мне удалось подобрать пароль к гаджету. После этого я решил на всякий случай посмотреть последние вызовы и сообщения. Среди звонков я не нашёл ничего заслуживающего внимания, зато в СМС мне попалась одна очень подозрительная. Она была сохранена, как черновик, и отправить её должны были по номеру 425467, явно несуществующему. Текст сообщения был примерно следующим:
      «Молись, Карим ибн Вагиз. Они все мертвы. Ты — следующий!»

      Прочитав, я обвёл взглядом присутствующих. С Каримом творилось что-то неладное — он на моих глазах разительно менялся в лице. Напарник стал бледен, словно мертвец, глаза у него полезли из орбит, а на лбу проступили капельки пота. Не в силах вымолвить хоть слово, он ухватился рукой за горло. Со стороны могло показаться, что он задыхается.

      — Карим, что с вами? — воззрился на подчинённого Юсуф аль-Мирджаби.
      — Это меня зовут Карим ибн Вагиз, — прохрипел парень. — И это я — следующий.
      — С чего это ты взял? — насторожился я, чувствуя, что здесь кроется какая-то тёмная и давно забытая тайна.
      — Ни с чего! — довольно нервно и раздражённо ответил Карим. — Я просто знаю!
      — Знает он! — фыркнул Юсуф аль-Мирджаби. — А поделиться с коллегами своими тайными знаниями ты не хочешь?
      — Ни за что! — резко выпалил выпалил мой напарник. С этого момента он, как ни давили на него следователь и я, не проронил ни слова.
      — Значит, своего убийцы он боится больше, чем нас, — со вздохом заключил я, когда мы уже сели в машину.
      — Скорее всего, — не мог не согласиться со мной господин аль-Мирджаби, бросив косой взгляд на по-прежнему сохранявшего молчание Карима. — Вопрос только — он последняя жертва или будут ещё?
      — Последняя, — внезапно подал голос парень.
      — Опа! — я аж подскочил от неожиданности. — А больше ты ничего не хочешь нам рассказать?
      Но ответом мне была лишь тишина.

07.07.12

      Попытки разговорить Карима не привели ни к чему. Но и спать в разгромленной комнате было невозможно. Потому я просто включил фонарик и сел на подоконнике с томиком Артура Конан-Дойла. Я и сам не заметил, как меня начало клонить в сон. В голове внезапно всплыл тот шёпот в темноте. Эх, почему у меня не было при себе диктофона, я ведь мог бы тогда записать голос нападавшего! Но тот действовал слишком быстро, что наводило меня на мысль о его возможном профессионализме. Интересно, кто это был? Неужели сам неуловимый снайпер? Я фыркнул при подобной мысли. А ведь голос! Этот шёпот, был уверен я, я узнаю из тысячи тысяч! И самое интересное, что я был уверен в том, что уже где-то слышал этот голос! Только вот где?

      Размышляя над этим, я погрузился в сон. Сон был тревожным. Я плохо помнил его весь, но некоторые фрагменты запомнились мне очень хорошо. Так, я помнил, что оказался в мастерской Альфард, затем не то она подарила, не то я сам нашёл чёрную розу. Следующий отрывок сновидения — и я стою в безымянном переулке и слышу едва уловимый шёпот в темноте: «Не лезь не в своё дело и останешься жив! Не лезь не в своё дело и останешься жив! Не лезь не в своё дело и останешься жив!» Незнакомец повторяет эту фразу снова и снова. Голова начинает нестерпимо болеть, и я готов дать что угодно, лишь бы эта пытка прекратилась! Но он не прекращает шептать. «Не лезь не в своё дело и останешься жив! Не лезь не в своё дело и останешься жив!» — снова и снова повторяет человек, и я слушаю его, не в силах пошевелиться… А затем резко — пустота и давящая на уши тишина, от которой хочется бежать. Только некуда. Ведь во сне возможно всё…

      Я проснулся. Проснулся так же внезапно, как и уснул, и с огромным облегчением обнаружил, что комната залита утренним светом солнца и никто уже не шепчет мне одну и ту же фразу. Сон закончился — и слава богу! Карим, как всегда, куда-то делся. Я зевнул и направился в общую душевую. Там мне пришлось стать в очередь. А пока я стоял, я продолжал вспоминать, где я мог услышать ночной голос раньше. Я ведь был уверен, что его слышал! Но сколько я ни пытался, вспомнить не мог. Пришлось переключиться на что-то другое, чем стал отрывок из сна, связанный с розой и мастерской Альфард аль-Фатех. Роза? Она ведь покрашенная. Может быть… хотя нет, не может. Но почему бы и нет? Роза ведь вполне могла быть окрашена краской, которую используют художники? Надо будет проверить эту информацию, а заодно — извиниться перед Имадом аль-Мухадом за то, что не смог приехать вчера, посмотреть, не прислали ли мне мейл от Вадима или полковника Вербова. А потом — и во всём остальном разобраться…

*Фурса Саида (араб.) - рад (а) познакомиться
**Шишкебаб - магрибский шашлык.
***Рефиз - магрибское блюдо, кусок черствой раздробленной лепешки смешивают с медом и финиками
****Никаб - закрывающий лицо головной убор с прорезью для глаз.
*****Переходной Совет - он же Переходной Национальный Совет, он же ПНС — основной правящий орган государственной власти в Ливии с 2011 по июль 2012-го года.