Красный камень

Красный камень

Вианта, столица королевства Кезорре, купалась в мягких вечерних лучах. Кончался чудный день ранней осени, поры, когда в землях севернее – изобильной Дорелии, гористом Ти’арге – листва уже наливается желтизной, а небо тоскливо блёкнет. Что уж говорить о ледяном Альсунге: там и вовсе редко видят обычную траву.

Но всё не так в сухом и горячем, пахнущем лимонами Кезорре, где лето цветёт круглый год. Осень разве что спасает от жара, который разгоняет южан по домам на дневной сон, заставляет забыть о работе лучших в Обетованном стеклодувов и художников, околдовывает аристократов томной ленью и тягой к охлаждённому вину с пряностями.

Ремье Энчио, сын одного из Правителей Вианты, любил осенние вечера. И теперь, оставив за спиной прохладу мраморных коридоров Академии, вздохнул свободнее – хотя жидковатый закатный шар чуть не ослепил его после дня, проведённого над записями. Ремье спустился по нагревшимся за день ступеням и погрузился в знакомую сеть мощёных улочек, под панцирь белых и красных крыш. Ему нравилось прятаться вот так – в толпе, где никто не сможет узнать его и не будет сгибаться в поклонах, величая титулом чара.

Ремье имел полное право не изучать философию – да и вообще ничего. Мог не быть ни воином, ни жрецом, ни целителем или менестрелем: крови Энчио хватало, чтобы просто жить в своё удовольствие. Такой путь избирали многие из семей Правителей – например, его младший брат, который уже с год как пропал в кругосветном путешествии, заслужив у отца прозвище «этот беспутный» – чуть в нос, с презрительной оттяжкой … Но не уважать традиции в Кезорре – значит подписываться под своим же проклятием. Традиции же говорят, что Правители всё-таки избираются честными городскими жителями («честными» значило – мужчинами с личным домом и тугим кошельком), пусть и из ограниченного числа родов. То есть для любого знатного юнца должна сохраняться хоть видимость иного пути – без власти.

Потому Ремье и изучал философию – даром что её не считали черномагической ересью только в Ти’арге да в «вольнодумной» Вианте. Отец был, разумеется, против такого решения, как и все старшие родичи, – но потом махнул на Ремье рукой. Мол, поступай как знаешь – если уж так хочется играть бесполезными словами вместо того, чтобы жить как подобает государственному мужу. Всё равно ещё пара лет – и, к сожалению, Вианта получит именно такого Правителя…

Задумавшись об отце, Ремье ощутил надсадное, уже привычное покалывание в груди. Он давно обещал себе не думать о нём – по крайней мере, так часто. Вот и теперь – возвращаться домой, к резьбе на мебели и изящным гобеленам, чтобы встретить этот холодный взгляд. Не как на врага или низшего – как на пустое место. Вот что страшно.

Но я не боюсь, в тысячный раз повторил себе Ремье. Нет больше страха… Унизительного, ото всех сокрытого страха перед нелюбовью. Наверное, даже редкие насекомые из коллекции или бег тонконогих лошадей на ипподроме занимают отца сильнее, чем Ремье.

Дородная зеленщица на рынке чуть не опрокинула корзину с овощами, не заметив Ремье – и накинулась на него с руганью, приняв за подмастерье. Он слегка смутился, но брезгливо отстранился от капелек слюны и рыбной вони.

– Оставь его, колода! – с хохотом донеслось поблизости, и чья-то бесцеремонная рука отстранила торговку. – Что, философ, забыл заповеди профессора Тринто?

– Какие именно? – процедил Ремье, узнав подошедшего и ощутив волну раздражения. Фаэль – высокий, плечистый красавец – отпустил бороду клинышком, щеголял расшитой бархатной курткой и перстнями. Солнце ещё не зашло, но его лицо уже отливало багрянцем на грани лилового. В детстве они дружили, после легко разошлись: лет с тринадцати Фаэль начал отчаянно пить и без повода бросаться сальными шутками, а Ремье – читать на чужих языках и думать.

Фаэль, пожалуй, возглавлял длинный список тех, кого Ремье не хотел бы встретить в такой тихий и светлый вечер. А уж тем более – обсуждать с ними профессора Тринто, чьей памятью так дорожил.

– Ну как же, – ухмыльнулся Фаэль, милостиво отпуская разомлевшую зеленщицу. – Что субъект может замкнуться в своём сознании и тем спастись от враждебного внешнего мира… Не помню дальше, хоть убей. Что ещё там болтал этот полоумный?..

Он снова закатился смехом, сверкнув белыми зубами и чуть покачнувшись; Ремье отступил на полшага, взглядом подыскивая пути к отступлению: он слишком хорошо знал, что за этим последует…

– Слушай, а пойдём с нами? – Фаэль икнул и одарил Ремье не в меру благодушной улыбкой. – Мы с ребятами собрались в миншийскую таверну –новую, в Западном квартале… Развеешься хоть, а то ведь засядешь за свои книжки… Знаю я тебя, философ!

– Спасибо за приглашение, – вежливо ответил Ремье, пропуская фермера с грустным усталым ослом. – У меня дела…

– Никаких у тебя дел! – гаркнул Фаэль, лукаво погрозив ему. – Ох, не проведёшь меня на этот раз, чар Энчио…

– Мне нужно… – тут солнце зажгло бело-золотой купол, видневшийся за рядами пёстрых лавочек, и Ремье с радостью почуял спасение. – Мне нужно в храм!

Фаэль изумлённо поднял брови.

– В храм? Но ты же вроде бы…

– Не верил, да, но теперь пересматриваю этот вопрос, – протараторил Ремье, ловко увёртываясь от приятельских объятий. – Сомневаюсь вот только между Прародителем и богиней Велго… Так что не обессудь, дружище. Час созерцания, и все дела.

Ремье поморщился, услышав в собственном голосе лживые, пошленькие интонации, – однако тут же рванулся в сторону храма, пытаясь вспомнить, чей же он.