Кротовая нора

Кротовая нора

Эрвин Баттерс был психотерапевтом.

Не то чтобы ему это нравилось, но это было все, что он умел. В университете у него был высший балл по всем важным предметам (с нужным количеством средних оценок – никакого перфекционизма), он всегда сдавал вовремя контрольные работы и никогда не пропускал занятий. Его знания были тщательно уложены, как прическа лондонского денди, диагностические критерии взвешенны и аккуратны, а аналитические интервенции – безупречны.

Эрвин Баттерс не имел причин быть недовольным своей жизнью. В конце концов, в его распоряжении были дом с садом, современная кухня, личная домработница, удобный гараж и старательно подобранная личная библиотека. Коллеги относились к нему с уважением, друзья исправно улыбались в ответ на его интеллектуальные шутки, а от клиентов не было отбоя.

У Эрвина Баттерса даже никогда не возникало вопроса – называть своих посетителей клиентами или пациентами. Можно было считать, что ему повезло.

Будучи от природы педантом, каждое утро Эрвин Баттерс вставал в одно и то же время, не позднее семи, завтракал двумя тостами и черным кофе без сахара и отправлялся на работу, где находился ровно до 17.30, когда он, проводив последнего клиента, запирал двери и не спеша, в хорошо изученном за долгие годы ритме, весьма полезном для здоровья, отправлялся домой.

Дни были похожи, как прозрачные бусины, нанизанные на одну нитку, и у этой нитки была правильная траектория.

А по ночам ему снились кротовые норы – не те, в которых колупался его сосед в саду, примитивные и уродливые, а настоящие (так он называл их про себя) – глубокие, странные, таящиеся в космосе и ведущие в другую жизнь.

Эрвин Баттерс скучал.

Люди каждый день были одни и те же – не в том смысле, что одни и те же лица, а в том, что, даже если они были разными, говорили и делали они все равно одно и то же. Отношения, долги, политика, банки, правительство.

Как будто это был один и тот же человек.

Один и тот же человек ежедневно приходил к Эрвину Баттерсу, ложился к нему на кушетку и говорил, а Эрвин Баттерс задумывался, на самом деле это происходит, или же он видит его во сне.

В тот день, когда миссис Линдт – почтенная дама семидесяти лет, которую он пользовал на протяжении последнего десятилетия, решительно заявила ему, что ни за что ему не заплатит, потому что у нее усилилась психосоматическая икота, Эрвин Баттерс впервые увидел кого-то реального.

...Она улыбалась.

Ничего не говорила. Просто смотрела на него и улыбалась.

Она улыбалась, и Эрвин Баттерс представлял себя Одиссеем, пересекающим Понт.

Она всегда приходила вовремя, никогда не задерживала оплату, ни о чем не спрашивала и не делилась ничем. Она была такой всегда, сколько он ее знал.

А знал он ее уже полгода.

Эрвину Баттерсу почему-то в голову не приходило поговорить о ней со своим супервизором. Несмотря на то, что за время его работы психотерапевтом случалось всякое (однажды, например, мистер Фикс не явился на прием – неслыханно!), и он не верил, чтобы Вернистера Аллисона – так звали его супервизора – можно было чем-то удивить, но отчего-то... Отчего-то он молчал.

Алина Ферри не была красивой женщиной. Не была она и соблазнительной или, как принято говорить в психотерапевтическом сообществе, гистрионной личностью. (Эту теорию он рассмотрел среди первых, но трудно считать гистрионной личностью человека, который просто сидит и ничего не делает. Если таким образом он пытается обратить на себя внимание – что является целью жизни любого порядочного гистрионика, то почему выбрал такой неэффективный метод? И так далее и тому подобное.) Честно говоря, иногда он вообще не был уверен в том, что она была. В том смысле, который вкладывали в это большинство людей и который можно было бы большинству людей предъявить. Она просто сидела и смотрела – разве это достаточное доказательство реальности?

Эрвин Баттерс чувствовал, что начинает испытывать раздражение от такого количества странностей в своей жизни.

Алина Ферри никогда ни о чем его не спрашивала.

Алина Ферри никогда не говорила о том, почему она решила обратиться за помощью.

Алина Ферри просто приходила и делала свое дело.

Впервые он понял это, когда обнаружил во время сеанса, что его пиджак не застегнут на последнюю пуговицу.

Он счел это случайностью и незаметно, так, чтобы клиентка не увидела (что было не так просто – у миссис Рост был просто ястребиный взгляд), застегнул ее и продолжил слушать о том, как мало времени ее муж уделяет своим супружеским обязанностям.

В другой раз, потянувшись за ручкой, чтобы пометить в блокноте дату пропуска сеанса мистера Кливлинса (двадцатипятилетний наркоман, доставшийся ему от коллеги, признавшегося себе в латентном сексуальном влечении; Баттерс так и не понял, шла ли речь о влечении к наркоману или же своим бурно протекающим заболеванием тот отвлекал доктора от влечения к кому-то другому), он не обнаружил ее на месте. Это также можно было списать на игру случая или же собственную рассеянность, но Эрвин насторожился.

Последней каплей стала история с приглашением на обед. В пятницу после работы, отправляясь обедать с коллегами, – еженедельный ритуал, который не нарушался вот уже на протяжении пяти лет, – Баттерс взглянул на часы и понял, что перепутал день.

Сегодня была суббота.

Тогда-то он и запаниковал.

Он поехал домой, поставил машину в гараж, забыв закрыть его на ключ, бросился в кабинет и, перерыв все свои записи, с большим трудом нашел в одном из старых ежедневников телефон Алины Ферри.

Он звонил ей весь вечер и на следующее утро.

Ее телефон не отвечал.

Эрвин Баттерс сидел у себя в кабинете и смотрел, как его сосед прохаживается по участку, высматривая кротовые норы.