Кровь ангелов на крылах моих

Кровь ангелов на крылах моих

Он улетел по тревоге. Неприветливое туманное утреннее небо Франции скрыло его красный триплан, и только равномерный гул пропеллера ещё пару минут доносился с высоты. 

Я снова не успел попроситься в полёт. Единственное, что мне оставалось:  провожать самолёты взглядом, стоя у окна. Прошло две недели, как я сбежал из госпиталя, а брат по-прежнему не допускал до вылетов. Сколько вместе с ним сражались плечом к плечу, а мне всё никак не удавалось различить ту тонкую грань, за которой кончался мой брат и начинался ротмистр фон Рихтгофен.

Я закрыл окно, поёжившись от весенней сырости. После вчерашней попойки меня мутило до сих пор, а голова гудела как медный колокол на Пасху. А может, ранение было куда серьёзней, чем мне казалось. Мориц, верный пёс моего братца, скулил и просился гулять.

Я открыл дверь и, не выходя в коридор, крикнул:

– Вилли, Мориц хочет в кусты, а я не в том состоянии, чтобы тащиться куда-то дальше койки.

Через несколько мгновений гауптман Вильям Райнхард стоял передо мной, свежевыбритый и одетый как с иголочки, и протягивал бутылку пива. Я приложил бутылку ко лбу: интересно, где он умудрился достать пива, вчера, вроде, шампанское пили, которое так удачно брат выменял на свои фотокарточки с автографом.

Закрыв за Вилли дверь, я думал насладиться тишиной и пивом, но не тут-то было. Коридор наполнил голос гауптмана, который, переврав все слова, горланил «Пей свой сидр, Лотар». Песня, казалось бы, затихла, но вдруг многоголосьем ворвалась в это апрельское утро, слегка разбавленная радостным лаем пса – Вилли вышел на улицу, и к нему присоединились все, кто мог. Слова сменились на привычные для «Воздушного цирка»:

Незнамо, что будем пить неделю мы,

Незнамо, чем жажду утолять!

Незнамо, что будем пить неделю мы,

Незнамо, чем жажду утолять! [1]

***

Пили молча.

Из кружек несло сивухой, но на душе было гаже.

– Скотина! Как ты мог? – Ганс зло посмотрел на портрет с чёрной лентой, что Вилли поставил во главе стола и, опрокинув бокал, с размаху бросил его в стену. Осколки разлетелись шрапнелью по комнате, но что нам стекляшки, когда до линии фронта рукой подать.

– De mortuis aut bene aut nihil [2] – сказал я, хотя прекрасно понимал Ганса, он должен был прикрывать брата, но тот опять вырвался вперед и... не вернулся.

Мы не могли поверить, но это произошло: «Воздушный цирк» остался без ротмистра, а верный Мориц – без хозяина.

– Да пошёл ты! – Ганс оскалился и вышел. Следом за ним, также запустив бокал в стену, выскочил Вилли.

Их можно было понять, это я потерял достаточно паршивого старшего брата, а они – верного друга.

Прогремел последний залп стеклянного салюта – бокалов просто не осталось. Вряд ли это походило на траурный марш на похоронах боевого товарища, но англичане – эти островные обезьяны – лишили нас возможности проститься с боевым товарищем. Хотя в листовках, что они сбрасывали с самолетов, было написано, что военные почести Красному барону оказаны. Да, эта война всё ещё была полна рыцарского благородства.

В комнату вошёл Рихард.

– Где гауптман? У меня письмо от ротмистра.

– Где-то там, – я махнул в направлении взлётной полосы. – Стой! На! – Бутылка с остатками пойла оказалась в руках лейтенанта. Осушив до дна, он грохнул её о стену. Весь пол был усеян осколками стекла, которые предательски блестели в утреннем свете и хрустели под сапогами, словно сбитые звёзды.

– Что ты там говорил про письмо? – я посмотрел на слегка осоловевшего лейтенанта.

– Завещание.

– О! Да ты – душеприказчик.

– Мясник, не язви, без тебя тошно.

Я стиснул зубы – прозвище, данное мне братом после одного из боёв, пристало намертво. Ну да ладно. Цирку сейчас нужен даже Мясник, коль не стало Аса из Асов.

– Ладно, пошли.

Вилли мы нашли у своего самолета. Он сидел у шасси и гладил Морица. Сразу было и не разобрать, кто больше нуждался в утешении. Скоро подтянулись  остальные, услышав про завещание. Подождав, когда все успокоятся, Рихард вскрыл конверт.

Я заглянул из-за его плеча и увидел всего одну строчку, написанную карандашом: «Если я не вернусь, руководство полком должен принять гауптман Райнхард из 6-й эскадрильи.

Ротмистр барон фон Рихтгофен»[3]

Как же это похоже на Манфреда – только полк, только самолёты и Мориц!

***

Я вошёл в комнату Манфреда. Она была не намного больше нашей с кузеном, но обставлена с изыском:  шкаф, кровать, стол с тумбой – всё из сандалового дерева с резными женскими фигурами. Над кроватью полка с кубками. Барон после каждой подтверждённой победы заказывал серебряный кубок.

Гауптман Райнхард, деливший комнату с Гансом, сказал, что завтра переедет сюда, типа Морицу привычней. Он теперь важный. Командует полком. Хотя особо не получается: у всех сейчас одна мысль – карать островных обезьян и лягушатников.