Кружева

Кружева

Клодин Эрне не улыбалась уже около семи лет. Нет, в этом не было бы ничего удивительного, ровно как и осуждающего, если бы не тот маленький факт, что Клодин Эрне было всего четырнадцать лет и она бы с удовольствием улыбалась, да вот только улыбаться было нечему.

Нет, когда-то, когда было ещё неосознанное детство, когда была колыбель, и когда отступал вечный спутник её семьи голод, тогда на детском личике и появлялась улыбка, но только давно это было, так давно, что и вспоминать уже неприлично.

Семья Клодин жила примерно так как и все семейства по соседству. Питались от того, что даст земля и леса. Если гневались высшие силы – что ж, ничего не сделаешь. Если налетали пожары и забеливали поля…

Что ж, и на то воля!

Да, все семьи в этой деревне жили примерно одинаково. Клодин даже в чём-то везло – у неё оба родителя могли трудиться, а старшие сёстры уже ходили в невестах. Ходили, впрочем, без успеха – дать за ними приданое семья Эрне не могла. А без приданого красота в голодный год не так уж и нужна.

В год разлуки с семьёй Клодин слышала мельком разговоры о том, что голод лютует по всем землям – неурожай страшный, всё пожирает жучок и засуха. Но мало ей была дела до других, заботила её только родная семья. Ей было в тот год всего пять, и кое-что в этой жизни Клодин понимала. И если мало поняла она о других землях, то чётко сообразила: лично им будет худо.

Бросилась к матери. Та в мрачности отодвинула дочь изломанной трудом и вечной усталостью рукой…

Не от досады отодвинула, не от нелюбви, а от тоски и от того, что витало уже в воздухе принятое их семейством решение, и хоть грозило оно разлукой с Клодин всему семейству, это всё же был выход!

Витало в воздухе два дня, жило в переглядках отца и матери, оживало тенью в их быстрых разговорах, и, наконец, прорвалось.

Клодин Эрне узнала, что отставляют её от семьи и передают на обучение в кружевницы аж в город.

Клодин Эрне знала уже за свою недолгую жизнь, что берут иной раз на обучение кого-то в город, но за это надо было платить родителям. Откуда же деньги у её семьи?

Это позже Клодин Эрне узнает, что это её родителям заплатили, чтобы забрать её без всяких препятствий и обещали, что Клодин станет настоящим мастером по плетению кружев. Какая-то дама, которую Клодин никогда толком и не помнила, говорила им о том, что у девочки необыкновенно тонкие и ловкие пальцы и именно это поможет Клодин сделаться быстро лучшей…

Это потом Клодин узнает и то, что тут не было обмана. Она действительно стала одной из лучших уже к двенадцати годам. Правда – теперь ослепла. Как и некоторые также подобранные и взятые в кружевницы на обучение девочки. Кому-то везло, кому-то не очень – не угадаешь! Но кружева были в моде, они захватили дворы и даже люди незнатные хотели соответствовать. Как тут без риска? Тем более, кому нужны эти девочки?

Узнает она и то, что дама, приходившая беседовать с родителями и заплатившая им, отдала лишь малую часть из того, что выручала за продажу одного только кружева. И это казалось и Клодин, и её родителям большой суммой, и женщину эту провожали до ворот, кланялись, называли благодетельницей…

А потом Клодин плохо помнила. Какие-то сборы, какие-то вздохи, наконец, измученное лицо матери и её слова:

–Выучишься, быстро станешь зарабатывать, и вернёшься. Это шанс, дочка. Будь прилежной.

Уезжать не хотелось. Но пришлось. Клодин сама в тот момент поверила в какое-то грядущее и тёплое счастье и пообещала себе, что будет очень-очень стараться и уже скоро, да-да, скоро…

Теперь Клодин Эрне четырнадцать лет и она слепая. Её жизнь отдана холоду и забытью. Она не ест досыта и живёт среди таких же как она несчастных и юных душ, которые просто не могут уже плести кружева, да и вообще ничего не могут.

И каждый день Клодин Эрне просыпается, сама не зная зачем, с робкой надеждой, что всё это сон. Но нет. Каждый раз это кошмар наяву и ожог – от давно сгоревшего, но оставившего шрамы тёплого близкого счастья.

Счастья, которого не было ей дано и капли.

***

Главная кружевница по первому впечатлению строга, но справедлива. Она сразу называет маленькой Клодин Эрне своё имя – госпожа Клер Пажо, и сообщает, что в её мастерской царит железная дисциплина.

Клодин Эрне это и сама уже чувствует. Она и сама может увидеть множество девочек и юных девушек, склоняющихся на иголками и дивными ажурными узорами, что расширяются и удлиняются на глазах. Это чудо, и это может завораживать…

На новенькую девушки не поднимают глаз. Они ловко переставляют пальцы с иголками и деревянными катушками, и поглощены одинаковым тихим раздумьем. Их лица сосредоточены и поражают этой сосредоточенностью, стук спиц и крючков складывает какую-то никогда неспетую песню.

Здесь светло, но на мгновение в глазах Клодин темнеет от духоты.

–Мы никогда не открываем здесь окон, – объясняет госпожа Пажо. – Наши кружева не любят воздуха, солнечного света и воды. Во всяком случае, пока мы их не продадим. Иди сюда.

Клодин Эрне подходит, покорная этой несыгранной на главной площади, но от того не менее значимой музыке, к кружевнице. Та показывает ей узоры. Они тонкие – один краше другого и поражают лёгкостью Клодин. Она видит на одном круги и квадратики, на другом же орнамент из листьев, а на третьем – о чудо, чудо! – Мадонну с младенцем.