Кто сказал: Война?

Глава 20

На Плешь Висельника Нарайн вернулся ближе к закату. Погода стояла жаркая, и от колдовской грозы к вечеру уже следа не осталось: ветер улегся, лужи высохли, а по обочинам снова лежала тонкая скрипящая под ногой пыль. В ремесленных кварталах было все еще людно и не слишком опасно для беглеца. Никто не обратил внимания на бедного юношу: у великих мастеров Орбина в учениках и подмастерьях златокудрых немало. А на наследника одного из патриархов Высокого Форума после стольких дней бродяжничества Нарайн никак не походил.

Мощеную площадь от пустыря отделяли густые заросли акации. Плешь Висельника еще заливали последние лучи солнца, а под деревьями уже улеглись густые сумерки. Здесь Нарайн и нашел себе убежище: можно было хоть всю ночь смотреть на казненного, оставаясь почти невидимкой. Но искал он не безопасности, скорее уединения: стена отчуждения между ним и остальным миром, выросшая за эти дни, превратилась в нерушимую твердыню. Станут ли на него также упорно охотиться теперь, когда отец казнен, Нарайн не знал, да и не думал об этом. Все, о чем он мог думать, что Озавира Орса, патриарха четвертого рода Орбина, больше нет. И самого рода нет — уничтожен и предан забвению. Так постановил суд, так захотел Орбин…

Орбин, город цветов, белого камня, и колокольного звона, последнее чудо великой цивилизации вершителей… Отец любил его. И детей своих учил тому же: любить Орбин, видеть и понимать его, ценить преимущества коренных орбинитов. И никогда не забывать, какие жертвы принесены ради всего этого. Думал ли он, что и сам станет такой жертвой? И спасет ли кого-то его смерть?.. Вот уж вряд ли. Озавира Орса казнили, как изменника, но Нарайн знал точно: это не отец предал Орбин, это Орбин предал своего верного вещателя!

Бесконечно-долгие дни, пока шел суд, Нарайн неприкаянно бродил по городу. Спал то под кустом чужого сада, то в развалинах верфи, на сеновале казенной конюшни или в темном углу общего зала какого-нибудь кабака. Было больно и страшно. А еще холодно, голодно и омерзительно от грязи. Он мог бы отмыться в общественной бане, сытно поесть и переночевать в настоящей постели, стоило пойти в любую гостиницу — серебро-то у него все еще оставалось. Но в гостинице, в банях или на рынке его могли опознать… а нет — так просто заподозрить неладное и донести. Разве после того, что случилось с его семьей, мог он верить этим людям? Нет, он не верил. А к тем немногим, кому бы рискнул все-таки довериться, не пошел бы ни за что из опасения бросить тень еще и на них.

Он бы не выдержал, он бы давно сдался сам, если бы не надежда. Надежда на то, что суд окажется справедливым, и его отца оправдают. Надежда снова обнять мать, увидеть брата и маленькую сестричку. И вернуться домой… пусть бы дом этот был где угодно, лишь бы там была его семья.

И вот суд свершился. Приговор оглашен и исполнен: преступник — Творящие боги! Какой преступник? Его отец был самым благородным, самым добрым и честным в мире! — опозорен, унижен и убит на глазах всего Орбина.

— Как мне быть с этим, скажи, как жить дальше? — раз за разом спрашивал он у повешенного, как будто тот мог ему ответить.

Так прошла первая ночь после казни. А что было днем, Нарайн мог припомнить лишь с большим трудом. Мир вдруг стал казаться ненастоящим, отделенным от него прозрачной стеной. Люди за этой стеной двигались медленно, словно в воде, звуки и краски блекли, как и его собственные чувства. Забыв о страхе, он, кажется, стал расспрашивать о матери. Встречные шарахались от него, как от больного или безумного, пока кто-то не попытался задержать… и тогда ему пришлось удирать из последних сил, потом прятаться по самым глухим задворкам, чтобы в сумерках опять вернуться на Плешь под акации и до утра смотреть на тело отца.

В какой-то миг усталость взяла верх, и вид повешенного истаял, уступив место солнечным картинам прошлого. Нарайн снова видел маму, молодую и красивую, и отца, веселого, живого… Славная Арима собирала букет, чтобы поставить на стол перед ужином, а славнейший Озавир только вернулся со службы. Он остановился у дома полюбоваться на жену и сына и казался довольным жизнью. Радуясь, что отец уже дома, Нарайн схватил за руку его, потом маму, и потащил через цветник к огороженному дворику, где резвился его собственный конь. Его первый Зверь, большеголовый голенастый жеребенок, бежал к нему за угощением, нелепо вскидывая ноги. Мама и отец смеялись, а Нарайн был горд и совершенно счастлив…

Потом он увидел Салему… они вдвоем стояли на смотровой площадке под крышей дворца Форума, и весь город с улицами, площадями, садами и фонтанами, с рынками и кварталами ремесленников, с купеческими домами-крепостями и складами лежал у их ног. Салема смотрела вдаль, восторженно улыбаясь… никто на целом свете не может так ярко и светло улыбаться, как Салема Вейз!

…а потом вдруг задул ветер, набежали тучи, резко потемнело и хлынул дождь. Салема повернулась к нему, молния выхватила из полумрака ее лицо, бледное и холодное в потеках воды. Губы ее шевелились, она повторяла сначала тихо, потом все громче:

— Нарайн… Нарайн! Нарайн Орс! — слышал он сквозь гром и шум ливня. И вдруг понял: это Плешь Висельника, опять!..

— Нарайн?

Все так и есть: проклятая Плешь Висельника. Уже светает. И кто-то зовет его, только голос не женский, а мужской, и звучит совсем тихо:

— Нарайн Орс? Ты — Нарайн, верно? — незнакомец склонился над ним, чтобы рассмотреть лицо.

Первой мыслью было: бежать… скорее! Только как, если руки дрожат и ноги словно у тряпичной куклы? А враг полон сил и уже всей пятерней вцепился в плечо. Попался. Теперь уж — наверняка. Но почему-то скрутить его никто не пытается и, хоть этот человек тут один, никого на помощь не зовет.