Кто-то смотрит в темноту.

Кто-то смотрит в темноту.

Глава первая

- Робинсон!

- Чего?

- Вставай, твои два часа истекли, - мужчина в белом халате поднял с кушетки полу проснувшуюся девушку, он поставил её на ноги, а сам улегся на её место. – Разбуди меня в шесть часов, - засыпая он добавил, - желательно вечера.

- Фрэнк, ты, - девушка сладко зевнула, потирая глаза, - говнюк, мог бы не тревожить меня ещё минут пять, - заметив, что её не слушают, она, шаркая, направилась к двери и с секунду, помедлив будто собираясь с духом, резко открыла.

Хлынул поток шума из криков людей, умоляющих вколоть им что-нибудь успокоительное, непрекращающиеся уверения какого-то таксиста, притащившего волосатого пса, сбитого им где-то; ругалась женщина, обещавшая родить прямо в коридоре, бегали врачи, медсестры успокаивали только что прибывших больных, какой-то полицейский орал хирурга, обещая сообщить куда следует, если он не поможет какому-то парню:

- О, Робинсон! – воскликнул хирург, увидев девушку, она не спеша застегивала пуговицы на халате. – Займись, пожалуйста, - он почти выскользнул из рук полицейского, та кивнула, не спеша заняла место в регистратуре и тихо что-то спросила у копа.

- Что? – переспросил он.

- Я спрашиваю: имя и фамилия пострадавшего, - повторила она, одевая очки, довольно несуразные, - и что с ним произошло, - тут полицейский придрался к её равнодушному тону, что здесь не скорая помощь, а скотобойня, ну и всё в таком духе.

Такие фразы звучали в этом коридоре ежесекундно и круглый год. Каждый высказывал своё мнение о здешних порядках, извращенцах врачах и медсестрах, думающих только о маникюре или волосатых мужчинах. Для тех, кто работал недавно, это воспринималось буквально, но остальные протянувшие в этом аду больше полугода оскорбления лились бальзамом, один офтальмолог даже собирал более мудрые фразы. Жемчужиной его коллекции был мужчина. Он привез свою жену, которая должна была родить с минуты на минуту, вопил, а когда узнал что ещё ничего даже не началось, заявил: «Как это не родила? Одна должна была уже давно родить, чем вы тут вообще занимаетесь?!»

Когда Робинсон надоели крики полицейского, она тоже сорвалась, тоже использовала лучший метод заткнуть ему пасть.

– От того, что ты тут орёшь ему не легче! – рявкнула девушка, так что полицейский отшатнулся от стола, но после Робинсон спокойно добавила, - мне нужны сведения о нём, чтобы знать, нет ли у него аллергии на антибиотики или ему требуется инсулин, - она посмотрела поверх очков. – У нас самый лучший хирург и вы правильно сделали, что не задушили его, - и тот успокоился, взяв себя в руки, сообщил что требовалось.

Парень был его соседом, хоть и местным хулиганом, его порезали в драке. Подобное случалось раз двадцать в смену, не считая жертв драк или избитых голов.

Робинсон работала в скорой помощи уже семь лет, хотела поступить в медицинский, но провалилась, каждый год обещала себе, что попытается ещё раз, однако регистратура, как болото, поглотила девушку по самую макушку.

Сумасшедший дом творился только для непосвященного, а так ко всему привыкаешь, шум с годами перестает пугать, и начинаешь смотреть на всё через пелену повседневности. С другой стороны интересно общаться с людьми, такими разными и в то же время желающими только одного – побыстрее выбраться из белых палат с жуткими инструментами и сбежать от врачей, которые непременно хотят порыться в их внутренностях.

Робинсон же никогда не могла видеть кровь или вспоротые части тела, она, если это можно так сказать, прирожденная пацифистка и большая «скромница».

Она хоть и родилась в Лос-Анджелесе, но вся эта мишура ее не коснулась. Она, конечно, не была затворницей-монахиней, но после гама и шума на работе хотела тишины, а любимые родители этого как не хотели бы, но устроить не могли.

Жизнь Робинсон состояла из двух полос: работы и дома, грохочущий водопад и тихое озеро, всегда на виду и полное забвение. Именно это, наверняка, отразилось на её характере. Робинсон даже осмелела немного за своим столом, а так вообще-то её легко не заметить и пройти мимо, даже если знаешь. Она не носила броской одежды, считала главный то, что внутри человека, а все эти побрякушки мозгов не прибавят, хоть весь хоть весь обвешайся. Некоторые, а по правде и все те, кто её знал, считали её весьма недалекой, но всё же милой девушкой, принимая во внимание то обстоятельство, что Робинсон не умела отказывать.

Почти всегда работала сверхурочно или за кого-то. Родители уехали в Техас к дедушке, так что Робинсон жила одна и вообще-то забот как таковых не было, если не считать толстого кота Марчелло. Она нашла его на улице грязного, замершего и с одним ухом. У них оказалось много общего, и Марчелло занял пустующее пространство в душе девушки, монополизировал все ее свободное время.

Робинсон передала смену рыжеволосой и длинноногой Тине, взявшей привычку опаздывать минут на сорок, и отправилась домой на старенькой колымаге, которая наверняка мечтала о свалке, но всё же подавала признаки жизни.

Дорога домой после суток работы показалась длинною в экватор и пробки с недовольными водителями новеньких мерседесов и фортов, но Робинсон никогда не нарушала правил и вообще была законопослушным гражданином. Иногда после просмотра какого-нибудь сногсшибательного боевика хотела выкинуть что-нибудь эдакое, но вся энергия уходила на поедание воздушной кукурузы или игр с Марчелло.

Столь же скромный, как и хозяйка, оказался дом. Маленький на окраине города, где жили люди среднего достатка, получали утром газеты. Всё же её дом отличался: на крыше от ветра поскрипывал флигель в виде Микки Мауса, банально, зато ни у кого нет. Правда, это единственный завихрень, остальное мебель, коллекция фарфоровых игрушек, кружевные салфетки на креслах, фотографии родителей, всё это навивало воспоминаниями о нетленности семейных традиций.

Каждый раз происходило одно и то же: Робинсон с порога начинала разговор с котом, который, проголодавшись за сутки как дикий тигр, ждал её словно верный соратник в ожидании ужина. Не спеша она переодевалась, создавая вокруг себя легкую ауру ночной романтики, и, наконец, ложилась спать, не забыв отдать Марчелло целую банку его любимых куриных консервов. Вознаграждение было крайне кстати, ведь даже самый стойкий охотник заслуживает щедрой награды после долгого дня ожидания.