Кубики

Кубики

Я была совершенно обычным ребенком среднестатистической хасавюртовской семьи. Папа работал преподавателем в колледже, мама иногда ходила на рынок, помогать сестрам отца продавать ковры и текстиль. Когда родилась Залина папа всю ночь курил во дворе, пока мы со старшей сестрой танцевали и ели дорогие конфеты, которые этим вечером принесла тетя Нури. Мама была в больнице, папа во дворе, а нам никто не мог запретить есть сладкое до рвотных позывов. и мы в тот момент были неимоверно счастливы.

Ближе к утру было решено собрать все фантики и сделать гирлянду. Когда фантик сложен в несколько слоев в форме гармошки, его на нанизывают на иголку с уже готовой ниткой. И так до тех пор, пока все фантики не закончатся. Затем, расправив руками в разные стороны шуршащие обертки, мы начали думать, как дотянуться до места между потолком и ковром на стене. Даже стопка книг, хлипко уложенная на стуле, не помогала. Оставалось только попросить папу.

- Ты чего! - воскликнула сестра. - Тогда папа поймет, что мы съели все конфеты и накажет нас. Нет, ему говорить нельзя.

- Ну, а что тогда делать? Вот, даже книги не сделали нас выше. Когда родители увидят гирлянду, итак поймут, что мы все съели вдвоем.

- Папа в нашу комнату не заходит, откуда он узнает, если мама не скажет? - не унималась она. - А мама вернется только через несколько дней. Пока мамы нет все равно кто - то будет приходить нас проведать, скажем, что они съели.

- Мама знает, что мы любим сладкое, все поймет по глазам. - чувствуя прилив стыда за содеянное, промямлила я. - И вообще, она же говорила, что Всевышний все видит, даже если мама не накажет, он накажет.

- Ну ты и трусиха! Так бы сразу и сказала, что боишься и не ела ничего. Я же не заставляла тебя. А теперь набила пузо и сидишь ноешь. Ладно, иди свари кашу, а я пока что - нибудь придумаю с гирляндой.

Сварив кашу без молока, накормив кур, гуляющих в закрытом сарае задней части двора, я пошла звать отца. В лучах раннего утреннего солнца можно было разглядеть очень редкие седые волоски на голове и подбородке, а морщины казались еще грубее. Он спал. Так безмятежно и расслабленно, словно никогда не хмурился.

- Дада, кушать идешь? - подойдя ближе и дотронувшись рукой, прошептала я. - Там каша есть.

Неспешно подняв голову и протянув лицо навстречу яркому солнцу, мужчина не спешил открывать глаза. Шлейф беззаботности и спокойствия не улетучивался. Я наблюдала за отцом и в какой-то момент захотелось сесть рядом, обнять своими ручками его и спросить: “ Доброе сегодня утро, правда же, пап?”. За шесть лет я никогда так не говорила и не обнимала. И он меня тоже. Когда отец открыл глаза и наши взгляды встретились, то было понятно, что идея с объятиями - самая дурная из всех, что могли прийти в мою детскую голову.

- Иди, давай, в дом. Кушайте сами. - проводя рукой по карманам брюк, холодно и тихо ответил отец. - И подметите потом во дворе, пока соседи не обсмеяли за грязь.

Стеклянный взгляд самого дорого мужчины в жизни я тогда, шестилетняя девочка, запомнила и он до сих пор снится мне в кошмарах.

Сестра гирлянду повесила, только уже на окно, сдавшись в попытках достать до гвоздиков, на которых держался настенный ковер. Мы поели, подмели двор, по которому были разбросаны сигаретные окурки, налили в обед воды курам и сели играть на крыльце. Папа куда- то ушел, так ни к чему и не притронувшись, а сестра не упустила возможность уколоть меня.

- Видишь, ты даже с кашей нормально справиться не можешь.

- Это почему еще? - возразила я.

- А потому, что папа даже кушать не пришел. А позавчера, когда я сварила пшеничную кашу, он сам пришел. На запах. Криворукая ты, да еще и трусиха.

Криворукая. Так мама часто кричала мне вслед, когда из рук неожиданно ускользала очередная кружка или тарелка. Я честно очень старалась помогать маме; чтобы соседи не смеялись надо мной, тоже говоря, что руки у меня кривые, быстро собирала осколки и часто резала ими пальцы.

Отвернувшись, села спиной, переставляя кубики в другую сторону. Кубики с нарисованными на каждой стороне буквами и цифрами я очень любила, потому что это был первый и единственный подарок отца на пятилетие. Я строила из них башню, квадратный домик, похожий на наш дом с плоской крышей, учила буквы и цифры. Иногда я даже брала их с собой спать и прятала под матрас, чтобы никто не увидел. Если сон долго не наступал, я доставала любимые квадратики и играла в темноте.

Когда мама вернулась, дом заполнился постоянным младенческим плачем. Папа все чаще просиживал ночи во дворе, выкуривая сигареты, а папа носилась с младшей по комнатам, утюжила постоянно пеленки и клала их ребенку на животик. Через пару недель, когда на улице резко похолодало, папа вечером начал уходить совсем. Мы жили на окраине города и на районе, как правило, все друг друга знали, общались, заходили в гости. Это было совершенно обыденным явлением, без звонков заранее с вопросами “можно к вам на чай”, невзирая на праздники и будни. Мы думали, что папа уходит к соседским мужчинам, которые часто стали собираться у недавно построенной мечети, а мама всегда молчала. Никогда не спрашивала папу куда уходит и почему так поздно возвращается.

Когда наступило следующее лето Залина уже делала первые шаги, улыбалась во весь рот, показывая всего три зубика. Папа не брал младшую на руки, говоря, что соседи увидят и это позор для мужчины. Зато мама выполняла все капризы, таскала на руках, кормила и обнимала сестру очень много. К нам мама обращалась лишь для того, чтобы мы помогли по хозяйству.