Кукла с редким именем

Царица ос

Я вижу ее во сне.
Мертвые тоже видят сны. Такие мертвые, как я - видят. Хорошие, полные, живые, весомые сны.
Этим мы выгодно отличаемся от обычных мертвых.

Каждый день я читаю в газетах, а то и вижу на улицах свидетельства ее преступлений - люди, пораженные вирусом медленной смерти, идут тяжело, загребая ногами землю, качая головой, не видя белого света. Их забирает "Скорая". Они умирают в больнице.
Никто не знает, почему царица ос кусает того или иного человека, почему она откладывает яйца, но мы видим ее во сне - и живые, и мертвые.
Я полезен. Если обычный человек увидит зараженного, он может и не заметить - мало ли кто смотрит в землю? Мало ли кто печален? А я вижу.
Меня приглашают для консультаций там, где случай неясен.

Я поднимаюсь по переходу и перебегаю улицу так быстро, что водители гудят и машут руками - псих! Куда лезешь!
- Куда ты прешь! - кричит крсномордый толстяк, высунувшись в окно. Его руки похожи на окорока.
- К возлюбленной! - ору я и машу пакетом. Толстяк улыбается до ушей и радостно нажимает на клаксон. Улица взрывается воем сирены.
Летом меня бы опознали, а зимой можно шутить. Я привык шутить, это доставляет людям радость.
Я поднимаюсь на четвертый этаж, тихо открываю дверь, ставлю пакет с образцами в холодильник и встаю на пороге комнаты. Не своей комнаты.
Сиреневой простыней и одеялом, сиреневым сном укрыта маленькая женщина, великая умница и мастерица. И пусть она еще не ученая мирового класса - дело только во времени. Она - автор проекта по имени "я" , она отвечает за меня, а подобных мне сейчас очень мало.
Ей ведомы и руны, и души студентов и добровольцев. Ей ведома трансмутация, ей подвластны Изменения.
Про себя я зову ее возлюбленной.


Пора на работу.
Как только выйдешь из дома, слышишь, как гудит трасса. Она то поет тоненько, как комар, то гудит, как шмель, то затихает. На грани, там, где соединяются мертвое и живое, возникает образ громадного стада. Надвигается страшная, солнечная Африка. Ревут слоны-цистерны, кричат павианы - водители троллейбусов, и впереди, как сахарный куб, вспыхивает дом, и ты готов кричать от радости, потому что такая красота - есть и тут, и там, есть на самом деле. Я бегу, но не кричу - я просто счастлив.
У меня очень острое восприятие красоты. Я не ем, почти не дышу, не усваиваю ничего, кроме смесей из лаборатории, которые повышают пластичность - но красота мне нужна, как воздух - живому.
Я бегу, бегу как можно быстрее, потому что в это время шоссе стоит, забитое под завязку слонами и павианами.
Полицейское управление приткнулось боком к бульвару. Вот и моя остановка.
Я помню, как Шеф привел меня в отдел первый раз и сказал: "Вот, знакомьтесь, наш новый сотрудник. Ковбой!" - и все дружно заржали, а потом разглядели, кто я. Кажется, Шеф любит хвастаться своей абсолютной властью. Нате! И попробуйте не съесть.
Ковбоем он окрестил меня сразу, из-за моей здоровенной шляпы. А что, приходится. Одежда должна закрывать все тело, а к ней полагается шляпа. Под ней трудно рассмотреть, какие у меня глаза.

Похоже, я успел вовремя, хотя иногда и мертвому нелегко не опаздывать на работу. Машина стоит у крыльца, в нее грузятся доблестные сотрудники. Шеф лезет последним и машет мне рукой. Я цепляюсь сзади.
- Внутрь! - выдыхает Шеф.
- Товарищ капитан! - пищит кто-то из новеньких. - Это же...
- А ну молчать! Ковбой, присое...диняйся. Сегодня сложное дело. Ты нам нужен.
- В каком смысле? - Я тоже набираю воздух в легкие, потому что просто так он там не нужен. В груди сипит. - Как подсадка?
- Нет. Как живец. Там один идиот держит под прицелом улицу. Засел в общаге на Градского. Там, где дом под снос.
- Понял.
Машина тесная, так что делать нечего, приходится всем сидеть рядом со мной. Будь я живой, я бы обиделся. А так ничего.

Приехали.
- А ну! - командует Шеф. Сотрудники рассыпаются по подъездам, как горох. Бьет одинокий выстрел. Хватает одного человека для того, чтобы в городе запахло войной.
Шеф бежит вперед. Он толстый, маленький, но только я без труда за ним успеваю. Я не спрашиваю, почему они не выкурили стрелка сами. Может быть, это невозможно. Может быть, в полуразрушенной общаге есть кто-то еще.
В мегафон говорят что-то непонятное, потом тон сменяется на истерический, и я понимаю, что сейчас мой выход. Перед общагой, этаким высоким многооконным домом с обшарпанными стенами, участок улицы - мертвый.
На грани он уже мертв. Я мог бы показать выбитые окна домов, разбитые в щепы двери... Улица боится, улица хочет спать.

Я медленно иду по улице. О боги... Ну что же он такой неторопливый... Ах, вот он! Ну, прицелься ты поточнее... Выстрел! Выстрел! Я лежу на асфальте, а бутафорские очки летят и разбиваются.
Мог бы дать и контрольный. Голову чинить сложнее. Но он не из таких. По ближайшему переулку - топот ног, по трем векторам - внимание людей: и болезненное, и сочувственное, и со страхом, и без. Любопытство плещет горячими волнами.
Я встаю.
По водосточной трубе нужно подняться вверх, туда, куда ведет меня чутье. Вот он, глупый человек с растрепанными волосами, отошел от окна и ждет снайперов, перезаряжает пистолет в коридоре общаги, надеясь на очередную охоту. Он не будет метаться, исходя слюной, он уже попал в меня - приз! Аттракцион! - и теперь отдыхает. На том краю, где сходится живое и мертвое, сейчас радостно пляшет ребенок, получивший связку разноцветных воздушных шариков. Стреляй, малыш! Можно потешиться, это куклы!
Если во мне пуля, это не так уж и серьезно. Это каждый раз смешно. Ведь когда меня убивали, меня убили не пулей.
И хотя возлюбленная дала мне, добровольцу, шприц с эликсиром, а не сделала мне укол сама - я опять чувствую нашу с ней связь. Она, словно мать, подарила мне новую жизнь. И, хотя слушаться я не обязан - свою работу я делаю для нее.
Музыка улиц играет ехидную песню - я, я, я! Я невидим! - и я начал бы ей подпевать, если бы не тайна.
Я бесшумно спускаюсь и встаю за спиной у человека с пистолетом.
Живой человек на моем месте поступил бы, как супермен из суперфильма. Святой переубедил бы. А я мертвый. Я поступаю проще - я ломаю ему руку.

- Откуда ты знал, что он там? - спрашивает меня Шеф после того, как я требую пинцет и нож. Мы сидим у него в кабинете.
- Очень просто знать, куда человек пойдет, если его душа на грани - пожимаю плечами я, вынув вторую пулю. - На грани можно ходить туда, где во всем уверен. Вправо, влево, вверх и вниз. А куда попало - нельзя.
Капитан кивает. Я жду. Он уже давно собирался дать мне следующее задание, но я вижу, что ему неловко. В чем дело, капитан?
- Знаешь, что... - тяжело выдувает он дым после минутной паузы. - Похоже, у тебя неприятности.
Я качаю головой и складываю руки на коленях. Если ты мертвый, за мимикой и жестами обязательно надо следить. Нужно непременно показать, что ты внимательно слушаешь.
- Ты помнишь наше первое дело?
Наше дело... вот как... Серьезно. Обнаружили гробокопателя, который занимался нелегальной практикой. Штатный вуду как раз уволился по здоровью, и управление било челом институту криминалистики, требуя хоть что-то подходящее для приманки. Дали меня.
- Я помню. Я благодарен.
Шеф отчего-то морщится.
- Ты работаешь у нас три года, но до сих пор мы не давали тебе серьезных ролей. Начальство было уверено, что у тебя мозги - как у зомби. А когда ты проявляешь инициативу, мне и то страшно становится... Но теперь у нас больше романтиков... кхм... романтиков! Уверенных в твоей дееспособности! И ты парень толковый.
- Что мне нужно сделать?
Его доброта мне приятна, но я не смогу ответить ему тем же. Мое лицо маловыразительно, а уж хитро блестеть глазами или пускать кольца из трубки... Остаются расспросы и деловые разговоры.
- На Вешней улице есть особняк в два этажа, бывший детский сад. Помнишь? Его купил какой-то нувориш.
- Да, Шеф. - я качаю головой, и Шеф вздрагивает.
- Да... Так вот, он внештатный копатель. Не вудуист, а некромант европейской школы. Помнишь прошлогодний теракт в метро?
Я киваю. Я был причислен к спасательной команде, вытаскивавшей и реанимировавшей зараженных вирусом вампиризма.
- А теперь я вижу... Шеф тыкает пальцем в какой-то листок. - Я вижу, как вокруг этого дома нет-нет да и обнаружится живая смерть! Опять и опять!
- Я читаю только черты и резы! - поправляю его я. - После Изменения немагическая письменность для меня недоступна. Вы хотите отправить меня патрулировать участок, чтобы обнаружить больных?
- Нет. Я хочу, чтобы ты исследовал местность, составил портрет преступника - и не умер второй раз. Живых людей туда посылать опасно.
- Сделаю.
Шеф качает головой.
- Мне тебя жаль. Ты же был студентом, и неплохим студентом. Криминалистика в твоем лице не должна потерять умную голову... След ты читаешь на раз, мертвых укрощаешь с полпинка, память великолепная... Теперь еще и зовут на осиные случаи... Кой черт тебя понес умирать?
- Наука требует жертв, шеф.
Я поворачиваюсь к выходу.
- Иди, иди, жертва науки... - бормочет шеф, и из коридора я слышу его затихающий голос: боже, боже! Как парня жалко... Эх, Татьяна свет Валерьевна...

- Вы гадаете, Татьяна?
Возлюбленная сосредоточенно бросает абрикосовые косточки на зеленый платок. Камни в ее руках похрустывают, шунгит плавится, а вот косточки - сухие, бесстрастные косточки - в самый раз.
Она хмурится.
- Вы видите плохое?
Она оглядывается, замечает меня и находит мне работу. Она сердится. Но я счастлив. Я не люблю сидеть в своей комнате, глотая учебные материалы или криминальную видеохронику.
я молчу.
Я сижу у ее ног, подставив руки, и она разматывает пряжу, моток за мотком, моток за мотком.
Это волшебный день.

Мы сидим с возлюбленной на кровати и говорим.
Она не согласна. Собственно, она всегда не согласна со мной, когда речь идет о нелегальных экспериментаторах. Она иногда признает их за равных, и это странно. Незаконное - незаконно.
Я рассказываю о том, что копатель - человек особый, со своей клиентурой, и два дня не прошли для меня даром. Он меня чует.
Люди, зараженные живой смертью, пахнут не царицей ос, посылающей эту смерть, а им. Я перехватываю зараженных и передаю их координаты врачам, пусть они делают свою работу. Но зачем ему это? И почему он не болен?
Возлюбленная морщит нос, как львенок.

- А если он узнает, что в нашем районе живешь ты?
Я некоторое время думаю.
- Кажется, я знаю, что делать. Надо просто попасться ему на глаза. Он не знает, что его раскрыли. Он посчитает, что я хорошая добыча.
- Но ведь ты не можешь постоянно работать подсадной уткой! - тревожится она.
- Он меня позовет.
- И что ты можешь сделать? Что?
Я глажу ее по голове.
- Я могу услышать зов и пойти на него. Конечно же, я иду. Я же мертвый.
Она плачет.

Я вхожу в этот старомодный дом, исполненный спокойствия, и понимаю свои преимущества перед этим домом. Дом мертв и служит. Я мертв и работаю.
Я киваю статуям у входа, прохожу по длинному коридору и выламываю дверь. Дверь хлипкая.
В комнате меня ждет не дождется испуганный человек. Он провел ритуал вызова, он голоден и ждет, но объект движется слишком быстро... Что-то не так... Да, вот и я.
В камине черные угли, на столе зеленая скатерть... Плохой исторический роман может кончиться плохой аннотацией.
- Повинуйся мне! - говорит гробокопатель, загнанный в угол, но еще не потерявший остатки наглости. - Ты мой раб! - И чертит в воздухе какой-то знак, который вспыхивает синим.
- Что ты! Я твой брат - миролюбиво говорю я, отрывая деревянную плашку от спинки кресла. - Я твой собрат по профессии. Я не могу тебе повиноваться. Мне совесть не велит.
- Кто твой хозяин?.. - вопит он, хватаясь за кочергу. На столе лежит готовый и заклятый серебряный нож, но копатель паникует. Он живой. - Кто твой закон?
Я улыбаюсь.
- Мой закон - уголовный кодекс. У мертвых должны быть четкие правила. Ну что, будем разговаривать?
- Будем - говорит он и мнется в углу - но не так, как ты хочешь.

Мы садимся в зеленые кресла. Кресло подо мной недовольно скрипит, обиженное тяжестью мертвого человека.

- Она - говорит он. - Она. Хозяйка Роя. Она дала мне вечную жизнь.
Я не понимаю.
- Ты веришь в эти бредни про вечную жизнь - удивляюсь я. - Ты? Вы же исповедуете вечную смерть. Даже мое существование для тебя - оскорбление. И какая оса начнет строить улей с себя? Может быть, это неправильная оса? И счастье не то?
- Это не так - улыбается он. - Хозяйка Роя дает то, с чем люди не могут справиться - вечное счастье, вечную жизнь, вечное единение. Она может дать и вечную смерть. Не вина людей в том, что они с этим не справляются. Это вина их плоти. Они не могут выносить зерно, которое в них посеял царица. Многие видят ее во сне, но пути находят не все...
И тут я чувствую недоброе.
Само по себе то, что я чувствую, а не слышу и вижу на грани - плохой знак. Я пытаюсь встать.
Некромант улыбается. Он мог бы проповедовать и дальше, и дольше, до тех пор, пока я не замечу, что он взял меня в плен. У него очень добрая улыбка, полная затаенной грусти. Это улыбка осы, человеческого рода осы.
Неужели кто-то выдерживает такое Изменение?..
- Ну что, мертвый? У меня нет власти над тобой?
- Это как карта ляжет, собрат. Карта ляжет.

Руки и ноги не двигаются. Голова...
- Тебе повезло. Мы недавно собирались как раз в этой комнате - продолжает некромант, вставая. - Все мертвое принимает естественное состояние там, где нас больше одного.
Сколько их? Я представляю себе осиный рой, потом - осиное гнездо...
Осы едят своих жертв, жалят и едят живыми. Наверняка сейчас мое существование кончится. …."поговорим, но не так, как ты хочешь..."

Я принимаю это совершенно спокойно, без каких-либо эмоций, посмертных или живых, и удивляюсь этому. Судя по тому, что говорит возлюбленная, перед второй смертью я должен начать чувствовать очень полно, а со второй смертью Изменением будет владеть моя душа, обретя возможность создать себе тело. Мы изучали это на втором курсе. Неужели здесь какая-то ошибка?
Я так углубляюсь в подсчеты, что перестаю обращать внимание на то, что говорит некромант.
- Вы можете заснять процесс? - говорю я.
Он удивляется.
- Вы можете передать расчеты в Добровольный институт? - очевидно, он удивлен тем, что я сменил наглый тон на вежливый. Ладно. - Я прошу заснять процесс повторной смерти на камеру и переслать информацию в институт. Татьяна Валерьевна будет очень рада неоценимой помощи в исследованиях. Вам выплатят компенсацию.