Кукушонок

День третий.

День третий.

Утро добрым не бывает. Слышали такое? Пробуждение в сухом и тёплом доме было несомненно более приятным, чем в предыдущие дни. По утрам я всегда хожу букой до завтрака. Сегодня я решил усугубить положение зарядкой, и пробежкой вокруг деревни. Здешняя природа была сказочно красива, но представить её человеку будет не просто. Как я уже говорил, пурпурные, фиолетовые и оранжевые растения здесь встречались не менее часто, чем зелёные. Когда-то давно я видел фотографии долины цветов в Индии. Так вот, здесь поярче будет, даже без цветов. Всё бы ничего, но такое буйство красок — ещё и отличная маскировка. Местные хищники, как я узнал позже, были очень пёстрой раскраски, как и всяческие дикари-кочевники.

В этот раз вроде обошлось, я вернулся с пробежки даже довольным. В планах на сегодня была муштра языковая, с робкой попыткой понять чего там с кузницей. Металлургический процесс — это не тайна за семью печатями, другое дело умение, но умение — дело наживное. Кузнец в такой деревне — это не только сытая жизнь, но и носитель тайных знаний, авторитет. Прогрессор, короче. Поймите, я не с жиру бешусь, а с голодухи. Как надо топить печь? Правильно: берёшь топор, колешь дрова и всего делов. Реальность средневековья немного грустнее. Берёшь что? Не дошло пока?

Половина из увиденных мной инструментов была каменной. Пятая часть — костяной, и другая пятая часть — керамической. Поверьте, керамический серп — это не смешно, а очень грустно. На металл приходилась десятая часть, и металл дрянной. Человечество уже переживало подобное, не надо удивляться тому, что в битве при Гастингсе английские ополченцы размахивали каменными топорами, надеясь прибить французских рыцарей. Да и в двадцатом веке хватало случаев, когда народ доходил до обработки полей деревянными мотыгами. Теперь к моей проблеме.

Топор — драгоценность, пила — драгоценность, любой нормальный инструмент — цены великой. В Заболотной дела обстояли ещё не так плохо, как могли. Уж я повидал глухих мест и деревень после прохода регулярных армий. С каменным топором у меня как-то сразу не заладилось. Он вроде бы раз в тридцать хуже металлического. Но я не стал проверять. Просить чужой инструмент сейчас норма, пусть я буду выглядеть изнеженным. Ещё успеется поиграть в древность. Так что судьба кузнечная моя, если не желаю махать отточенным булыжником.

Погрустив о взаимосвязи цивилизации и чёрной металлургии, я позавтракал, и пошёл искать общительную малышню для продолжения обучения. Сегодня общение шло намного лучше, тем более, что я смог совместить необходимое с неизбежным. Учиться мы пошли в кузницу. Там я смог о многом поговорить и многое узнать. Я был единственным учеником кузнеца Фамзди, подмастерья у него не было, и теперь кузница перешла ко мне. Святая простота хозяйственных отношений средневековья. Это уже было хорошо. Я смог разобраться с печью, инструментами. Кузнец был весьма крутым парнем, поскольку самолично варил кричный металл. Это когда руда, смешанная с углём не до конца расплавлялась, а спекалась в здоровый комок, из которого при помощи молота и какой-то там матери надо было выбить шлаки. Долго выбивать, многократно разогревая железную жвачку.

Можно было пойти и другим путём, но этим ходили все. Скорее всего и моя судьба такова. Пока же мне надо было сильно давить на жалость. И думать, как выкручиваться. Не осилю я ни высокую печь, ни что-то более серьёзное. А от постоянной работы с металлургическими газами портится цвет лица — вплоть до посинения. Я немного погрустил, и решил сосредоточиться на идее давления на жалость. Тем более, что есть хотелось всё сильнее, а нечего.

Доверчивых деревенских не встречалось, и я пошёл общаться со старшей из тёток. Кажется, её звали Алной. Тётка оказалась гостеприимной, и разговорчивой. Она была очень довольна, что я вспоминаю каалди. Через пень-колоду я смог объяснить ей, что не помню ничего, из прежней жизни. Моя новая жизнь начиналась с того, что я очнулся на краю болота. Так было правдоподобнее, и надёжнее. Я стал спрашивать о самых простых вещах, стараясь произвести впечатление нормального, но лишённого простейших знаний человека. На самом деле мне и нужны были простейшие знания, было бы странно, если бы я понимал, как работает человеческое общество, но не знал из кого оно состоит.

Мне объяснили, что дети моего возраста чаще всего работают на подхвате у родителей, или отдаются в ученики. Со смертью Фамзди в деревне не осталось никого с вакансией ученика, или подмастерья. Ална похвалила меня за желание заняться кузницей, подтвердив, однако, что выбить шлаки из крицы у меня не выйдет — это работа для крепкого взрослого организма, а не для такого сопляка, как я. С другой стороны, если я смогу ковать, то железо деревенская община купит. Кроме того, Ална убедила меня в том, что раз я вышел из болота живым, то больше оно меня не тронет. Странный предрассудок. Это открывало передо мной возможность брать у болота всё, что ему без надобности.

Дальше она рассказывала историю похожую на сказку.

- За Чёрным Болотом лежат земли грязнух. Хоть и прозвали их грязнухами, сами они вида чарующего. Раз глянешь — кочка в цветах, два глянешь — нагая девица красоты невиданной, а три глянешь — вроде и нет никого. Грязнухи — не чета людям, все насквозь волшебники. Не нужны им ни дома, ни одёжи. Коли захочет грязнуха есть, щёлкнет пальцами — перед ней резной стол синего дерева с нарядной скатертью, да со всеми разносолами, как поест — щёлкнет второй раз, и утопнет стол в трясине, будто его и не было. Захочет грязнуха к людям выйти, хлопнет в ладоши — и выходит из болота принцесса, али королевна. Одарит какого дурочка за то, что на дудочке красиво играл, так станет он красным молодцем со взором светлым, лицом чистым, в красном кафтане, да с зачарованной саблей на поясе. А уж если прогневается… Архимаги, как дети малые плачут, если гнев грязнухи вызовут.