Курьер

Глава девятнадцатая

Глава девятнадцатая

— Точно? — задал я глупый и ненужный вопрос.

Мирский усмехнулся.

— На фото точно Томашов, можешь не сомневаться. С ним ли ты общался — вопрос, требующий отдельного обсуждения.

Яков Вениаминович протянул руку к телефону Бориса, который я положил на стол.

— Вы позволите, Боря?

— Пожалуйста.

Яков Вениаминович рассматривал фотографию пристально и неспешно. Затем вернул телефон владельцу и кивнул.

— Да, если я не ошибаюсь, это Михаил Томашов. Правда, я очень давно не видел нигде его изображений, но у меня пока еще неплохая память.

Борис убрал телефон.

— Была организована… насколько я понимаю, российскими спецслужбами, целая кампания по ликвидации в сети всех сведений о Томашове. Сразу после его исчезновения. Сейчас, даже перелопатив весь интернет, вы не наскребете и пары строк информации об этом человеке.

— Зачем? — спросил я.

Борис невесело засмеялся.

— Я могу только предполагать. Впрочем, ты вполне можешь заняться тем же самым. История, без сомнения, загадочная. Сам факт исчезновения… многие считают его блефом. Кто-то говорит, что Томашов умер или даже был убит. Кто-то — что русская гэбэ плотно наложила на него лапу и теперь держит в своих глубоких и мрачных застенках. Есть версия, что Томашов просто-напросто сошел с ума и теперь тихо пускает слюни в какой-нибудь провинциальной психушке.

Яков Вениаминович сердито махнул рукой.

— Всем этим фантазиям грош цена, если они не подкреплены фактами. А вот с фактами у сочинителей подобных конспирологий как правило негусто. С таким же успехом можно рассмотреть вариант с его похищением инопланетянами.

Борис повернулся лицом к старому магу.

— Вы считаете все эти предположения абсурдными?

— Нет, почему же, — Яков Вениаминович покачал головой. — Я говорю о том, что для их выдумывания много ума не надо. А пользы… — и он снова махнул рукой.

Я счел необходимым внести свою лепту в дискуссию.

— Теперь, думаю, варианты со смертью и психушкой можно отбросить? Уверен, я сегодня разговаривал не с трупом и не с сумасшедшим.

Роберт тихонько откашлялся.

— Безусловно… в том случае, если вы действительно общались с Томашовым.

Я пристально посмотрел ему в глаза, но взгляда Роберт не отвел.

— Вы мне не верите? — я постарался задать вопрос без злобы в голосе. Вроде бы, получилось.

— Что вы, Вадим, вам я верю, — мягко сказал Роберт. — Я не до конца верю Тоннелю…

Ну вот, пожалуйста, снова здорово… Пока я подыскивал достойный ответ, сильный ход за меня сделал Яков Вениаминович.

— Вот что, Роб, — сказал он. — Давай-ка будем последовательны. Если мы приняли в качестве постулата, что Вадик общался в Тоннеле не с плодом воображения и не с эфемерным порождением Белого шара — а я склонен с этим согласиться — нам никуда не деться от вывода, что этим собеседником был именно Михаил Томашов. А из этого уже следует, что он а — жив, бэ — не лишен возможности пользоваться обручем. Утверждение о его душевном здоровье я пока не стал бы называть безусловно доказанным. И психические расстройства бывают всякими, и периоды у больных людей случаются разные. Но, в общем-то, версия о сумасшедшем доме с самого начала казалась мне сильно надуманной.

Роберт спорить не стал. Не знаю, что его убедило — логика возражения или авторитет отца, но он не выглядел человеком, оставшемся при своем мнении и просто не желающем напрасно сотрясать воздух.

Для меня-то все было вполне однозначно. Если человек на фотографии — Томашов (а сложно представить, что Борис на пару с Яковом Вениаминовичем решили нас разыграть), то я разговаривал именно с Томашовым. Чертовски любопытно, конечно, но какого-то священного трепета я перед этим именем не испытывал. Как там Борис сказал — человек, изменивший мир?.. Возможно, но, по моему глубокому убеждению, открытия такой глобальной значимости приходят тогда, когда наступает их время. Если не Томашов, то кто-нибудь другой обязательно нашел бы путь к Белому шару. Может, чуть позже. Есть такой род беспощадно закономерных случайностей… Так что для меня Михаил Томашов прежде всего не первооткрыватель, а первопроходец. Курьер номер один. Не потому, что лучший, а потому, что первый. Хотя — я вспомнил давешнюю встречу у Белого шара — и лучший, наверное. В Тоннеле он себя чувствует, как дома. Или немножко лучше.