Кутник

Кутник

Кутник

Пётр тяжело наклонился, вынул из пожухлой травы крупное яблоко, обтёр его о штанину и, отставив покалеченную ногу, устало опустился на скамью. Все! Дальше он не пойдёт. Вот чей-то почти целый дом с палисадником и садом. Крыша на месте, видимые стекла в окнах целы. Ну и хватит… Здесь он остановится и дождётся дальнейшей судьбы.

***

Последние две недели все драпали. На Запад, к своим. Кто-то вдумчиво упаковывал весь свой скарб и, заполнив телегу много выше бортов, неспешно уезжал, скрипя колёсами, кто-то мчался без остановок лишь с тем, что успел схватить со стола. Пётр не бежал. Все его прошлое месяц назад разметало по улице несколькими снарядами, а будущему не из чего было зарождаться. Не было у Петра будущего.

В первые дни он ещё угрюмо топтался в грязи, собирая остатки прежней жизни: бронзовый подсвечник, чудом уцелевшее семейное фото в тёмной раме, стул, помятый таз, но вчерашний обстрел уничтожил и это. Когда, источая чёрный дым, догорел доставшийся от отца аккордеон, Пётр развернулся и побрёл в сторону реки – на Восток. Чтобы быстрее…

Все, что у него осталось от дома – это вынутая из обломков и теперь лежащая во внутреннем кармане чайная ложечка с почти нечитаемой продавленной надписью, да перочинный ножик, прощупываемый правой рукой за суровым сукном штанов.

Он шёл и шёл навстречу чадящему ужасу, но война словно расступалась перед ним. Громыхало где-то вдалеке, за рекой. А потом Пётр зашёл в очередную всеми брошенную деревню и понял, что устал.

***

Вечерняя зорька окрашивала небо в застиранный померанч. Из-за разваленной хаты вышла коза, жалобно заблеяла, вытянув морду, но подходить не стала.

Кряхтя, Пётр раскрыл лезвие, разрезал яблоко пополам, с хрустом откусил, двумя пальцами протёр блестящий металл и отправился осматривать дом.

***

Говорят, самое худшее, что может случиться, это пережить своих детей. Марта и не пережила. Когда пришла похоронка на сына, воя вырвала на голове половину волос, затем легла на мягкий матрас, вперила взгляд в побелённый потолок и больше не встала.

Сына они родили поздно, к тому моменту Пётр сам успел повоевать и к жизни относился философски. Все будет, что нужно. А что не нужно – не будет. Появление ребёнка воспринял спокойно, растил достойно, в военкомат отправил честно. И известие о смерти его не поразило. Война ведь. А вот капитуляция и побег из жизни Марты, с которой они в том году отметили рубиновую свадьбу, вынула из него какую-то важную деталь. Такого предательства он не ожидал. Маховик внутри ещё крутился, но на остаточной инерции.

***

В доме пахло мышами. Ничего странного. Первые заморозки погнали грызунов внутрь жилищ. По-доброму, с живностью нужно было бы разбираться, но Пётр только усмехнулся.

Беспорядка не было. Похоже, хозяева собрали все, что посчитали нужным, и отбыли. Когда Пётр вынимал стекло на веранде, чтобы изнутри открыть замок, поцарапал палец о гвоздь. Высасывая кровь из ранки, он прошёл через весь дом насквозь, отворил дверь в огород и обильно сплюнул бурым. Серый участок земли рыжел пятнами тыкв.

В другое время Петру было бы странно и стыдно нахально ворваться в чьё-то пространство, бродить по дому, разглядывая фотографии на стенах и выдвигая ящики, уясняя, что где лежит, если понадобится. Но сейчас никаких эмоций не было.

Напротив входа в дом в красном углу на божнице стояли три иконы. Слева какая-то троица за столом, справа – дева Мария с младенцем, в центре – Иисус. Во всяком случае, Пётр решил, что Иисус. Кому там ещё быть? Взгляд Спасителя неотступно следовал за Петром по помещению и был полон укора. А может, это только казалось.

Так и не закончив разведку, Пётр выдвинул из-под стола деревянный табурет, основательно уселся на него и обернул лицо к святому лику.

– Ну, что смотришь? Стыдно за нас?! Надо было как ты, раскинуть руки и на крест залезть, вместо того, чтобы сражаться? Ну, извини...

***

Когда стемнело, Пётр вышел на двор и прислушался. Вдалеке погромыхивали пушки. Чей-то сиплый пёс брехал на другом конце деревни. Совсем близко стрекотало какое-то насекомое. Забавно, Пётр помнил, что процесс издавания подобных звуков называется стридуляция, но кто именно трещит определить бы не смог. В село они перебрались всего три года назад, многое уже освоили, но хитростей и специфических знаний было слишком много. И хотя местные довольно быстро убедились в трудолюбии и усердности всего семейства, признавать своими не спешили, за глаза так и звали их городскими.

Вынув из кустов лестницу, Пётр приставил её к стене и, кряхтя, забрался на крышу. Ни огонька. Впрочем, деревенские ложатся спать рано, свет почём зря не жгут. Больше смущало то, что не пахло дымом. Да и хрен с ним. С ними. Со всеми. Значит, будет и дом его и село… Или деревня. В ночи куполов церкви видно не было. Все это ненадолго. Пётр запрокинул голову, посмотрел на звезды, зябко поёжился и принялся спускаться…

***

Спустя неделю враг в село так и не вошёл. Готовить Петру было лень. Он съел все припасы в доме и, кандыбая, пошёл по территории. В селе оказалось сорок три хаты. В одной из них он обнаружил умершую на печи сухонькую бабушку, в других хозяйствах – две собаки, несколько кошек, давешнюю козу и множество домашней птицы. Населённый пункт оказался селом. Церковь была, однако раздроблённый купол валялся внизу. Не то враги пристреливали артиллерию, не то свои снесли от греха подальше. В пристройке к церкви обнаружился глухой древний дед, не пожелавший уезжать. Ходячая мумия. Кое-как удалось выяснить, что звали старика Мироном, питался он сухариками и готовился к смерти под образами. Ещё один, принявший свою судьбу.