Кувшинки и пепел

Кувшинки и пепел

Было у царя три сына, один другого краше, но все — одиноки, с ложницами пустыми и холодными.

Старший сын вырос крепким и могучим, словно былинный богатырь, но хмурил угрюмо брови и отводил взгляд от всякой девицы, как бы хороша она ни была.

Средний сын щеголял расшитыми золотом да серебром одеждами, но больше блеска камней на кафтане любил, когда его снимали женские руки на сеновале или в укромном углу терема.
Младший был сам тонок и гибок, словно девица, и юный взор его больше притягивали луки да лошади да певучие гусли, нежели алые щеки и припухлые губы.

Собрав их перед собой, царь смерил взглядом и мрачного старшего сына — наследника без жены, и наспех, небрежно застегнутый кафтан среднего, и по-девичьи узкие ладони младшего — юн еще, да, впрочем, к чему же медлить? Мальчик превращается в мужчину в браке, его выковывает из детского легкомыслия мудрость жены, думал царь.

Каждому сыну — по стреле, искусно выкованной кузнецом по царской просьбе.

Каждому сыну — по отцовскому наставлению.

— Выходите из терема, на три стороны повернитесь — к северу, югу и востоку — и выпустите по стреле. Где она упадет, там и суженая ждет, да чтоб без девицы не возвращались!

Братья-царевичи хотели было возразить — нечего, и вышли они из отцовского терема в молчании, и молчал каждый — о своем. Миновали шумный двор, остановились за воротами, достали луки. Повернулся старший сын к северу, средний встал спиной к нему, лицом к югу, а младший зажмурился на слепящем глаза утреннем солнце, махнул рукой, покачал головой.

— Батенька наказал смотреть на восток, Иванушка, — молвил старший.

— Как бы беды не было, Иванушка, — молвил средний.

Иванушка положил стрелу на тугую тетиву и направил ее на запад.

— Вот за своими стрелами и следите!

Зазвенела в воздухе первая — и упала во двор боярский перед девицей белокожей да беловолосой. Старший отыскал ее тотчас, встал на колено, забирая стрелу. Он смотрел себе под ноги, столь же угрюмый, что и всегда, не сводя глаз с отороченного мехом платья.

— Мы с матушкой приехали с севера, где хвоя не колет, а гладит пальцы, а мороз заковывает в цепи сильнее железа, — сказала она, и царевич поднял взгляд.

Из-под белесых, точно припорошенных снегом ресниц блеснули льдисто-голубые глаза.

Затрепетало оперение второй стрелы — и упала она во двор купеческий перед девицей смуглой да востроносой. Она подняла стрелу и улыбнулась среднему сыну, а тот не сдержал улыбки ответной. Купеческая дочь взяла его руку, разжала ладонь, вложила в нее стрелу.

— Мы с батюшкой приехали с юга, где водная гладь моря простирается, насколько хватает взгляда, а жар человеческих сердец превосходит даже полуденный зной, — сказала она, и царевич пылко выпалил:

— Мое сердце тоже полно огня!

Девица рассмеялась, и в ее смехе шумело море.

Третья стрела скрылась из виду тотчас, младший сын не успел углядеть, где она упала. Оставив братьев позади, Иванушка вышел из города и зашагал по узкой тропе, что вела в лес, за шумными кронами которого скрылась стрела. Он думал о девичьей робости и краснеющих щеках, о тонких станах и пышных грудях, но и красота суженой была небольшим утешением для того, кто сильнее грезил о новом длинном луке да колчане, расшитом золотом, как кафтан брата. Да, быть может, сладкозвучной песне, которую сложат в честь его доблести.

Младшему из царевичей, которому никогда не бывать на престоле, не остается ничего, кроме песни.

Тропа плутала меж ежевичных кустов, тянущих колючие лапы-ветви к юноше, да крапивных зарослей. Иванушка отводил их от себя плечами, но один стебель исхитрился и больно хлестнул его по не защищенным ни перчатками, ни длинными рукавами ладоням.

Узкая дорожка вывела его к болоту, и, лишь прищурившись, он сумел увидать свою злосчастную стрелу, вонзившуюся в землю у лап лягушки.

— Здравствуй, суженый, — молвил женский голос, и царевич заозирался, испуганно попятился.

Темные кроны деревьев сомкнулись над ним, и он припомнил, что с тех пор, как зашел в лес, солнечные лучи становились все более тусклыми.

— Кто это говорит? — выкрикнул он, и голос его предательски задрожал.

— Твоя будущая супруга. Я та, кого выбрала твоя стрела. Я та, что ждала в этом затхлом болоте, еще когда и не знала тебя. Я твоя царевна-лягушка.

Иванушка опустил на нее взгляд.

Лягушка подняла стрелу и протянула ему, но он лишь показал ей раскрасневшиеся от боли и зуда ладони.

— Ты не можешь стать моей супругой, — сказал он, хмурясь. — Ты даже не человек!..

— Я царевна. Для большинства браков этого, знаешь ли, достаточно.

Лягушка с достоинством поправила на голове золотую корону.

<center>х х х</center>
Было у царя три сына, один краше другого, и женились они в один день.

Боярская дочь устлала брачное ложе медвежьими и волчьими шкурами, а украшенный агатами и лазуритами, расшитый поднизью кокошник сверкал в густых белых волосах. Царь сказал, что она подарит царевичу сыновей столь же крепких, сильных, высоких, что и он сам, с холодными северными сердцами.

Купеческая дочь устлала брачное ложе шелками и атласом, зажгла свечи, что пахли восточными травами, а кудри распустила по южному обычаю. Царь сказал, что она подарит царевичу достаток и связи своего отца, объехавшего весь белый свет.

Царевна-лягушка принесла с собой в терем кувшинку.

Царь сказал, что стрела никогда не ошибается.

Царевич оставил суженую в тереме, взял в конюшне быстроногого гнедого коня, вышел в поле и не возвращался до рассвета. Застав свою царевну спящей возле распускающейся кувшинки, он подумал, что, в конце концов, от лягушки меньше мороки, чем от женщины.

Царевич был очень юн.

После бессонной ночи под глазами у него залегли темные тени, и он устало хмурился во время пира. Впрочем, женитьбы младших сыновей мало кого волнуют.