Квартира №10. Старуха Извергиль

Квартира №10. Старуха Извергиль

Старухе-процентщице из «Преступления и наказания» Достоевского было около шестидесяти лет. Елизавете Ивановне из нашего дома в год, когда Родион Раскольников совершил двойное убийство, тоже было около шестидесяти. По крайней мере, именно такие мысли она внушала своим видом. А ещё казалось, что оная непременно должна была стать жертвой последователя Раскольникова, ибо Елизавета Ивановна своими асоциальными выходками явно напрашивалась на бесстрастный взмах топора. Правда, с габаритами, с позволения сказать, старушки, пострадавшим мог стать уже сам злоумышленник.

Приподъездные бабушки и те не жаловали Елизавету Ивановну из-за обыкновения последней облаивать всех, кто попадал в поле её зрения вне зависимости от пола, возраста и национальной принадлежности прямо со своего балкона на четвёртом этаже. А «вне зависимости» включало в себя и непосредственно скамеечную роту, такую родную и привычную в любом дворе. В итоге, старушки, разгорячённые словесной перепалкой, невольными свидетелями которой становились жители всех этажей первого подъезда (а иногда и части прилегающего соседнего дома), ещё долго не смолкали даже после того, как Елизавета Ивановна покидала наскучившее ей поле брани. Эти баталии привели к тому, что скамейка первого подъезда почти всегда пустовала и выглядела изгоем на фоне своих вечно заполненных соседей, прогибающихся под массой человеческих тел и разговоров. Покинутый всеми основополагающий элемент светской жизни двора наверняка был посмешищем среди всех приподъездных скамеек.

Однако Елизавета Ивановна оставалась на своём посту и продолжала караулить любого случайного прохожего, способная в случае необходимости (да и в отсутствие таковой) без посторонней помощи заменить целую армию. Армию сквернословящих, злобных ведьм.

Моё личное знакомство с Елизаветой Ивановной состоялось, когда я имела счастье проживать в этом доме около двух месяцев. Соседи по лестничной клетке, с первой недели пытавшиеся включить меня в ряды своего ордена второго подъезда, чуть ли не каждый день доверительно сообщали, что встреча с «маразматичкой из десятой квартиры» равноценна встрече с разъярённой дикой кабанихой – остаётся терпеть и молиться, что выживешь в этой неравной схватке. В ответ я лишь пожимала плечами и выдавливала из себя глуповатую улыбку. Но лишь при непосредственном знакомстве, я поняла, насколько точным был этот эпитет. А дело было так.

Прохладным октябрьским вечером я возвращалась с работы. Было уже темно, а фонари в нашем дворе по своему обыкновению не горели. Возле первого подъезда копошилась довольно громоздкая человеческая фигура, и моё параноидальное воображение, заглушая слабый писк инстинкта самосохранения и здравого смысла, начало рисовать картины из криминальной хроники.

Вместо того чтобы во всю прыть помчаться домой и спрятаться за дверью с намерением никуда не выходить следующие лет пятьдесят, я начала подкрадываться к таинственной фигуре, всё ещё копошащейся у входа. Недолго думая, я со всей дури огрела злоумышленника сумкой по голове. Злоумышленник охнул и осел. Видимо, ноутбук и довольно увесистая книга, притаившиеся в моей ручной клади, отлично знали своё дело. Через мгновение жертва осыпала меня таким потоком брани, что у меня покраснел даже гипофиз. И в этот момент стало понятно, что злоумышленник — не кто иной, как Елизавета Ивановна. Чёрт её знает, что она делала у двери: искала ключи или обмазывала ручку голубиным дерьмом, но видит Бог, я ни на секунду не подумала, что устрашающим громилой может оказаться пожилая женщина со скверным характером.

Елизавета Ивановна всё ещё сидела на земле и матюкалась, как старый пират. Я, не решаясь покинуть место преступления или хотя бы предложить своей жертве помощь, стояла поодаль. На шум вышли несколько жильцов, и свет из подъезда озарил багровое лицо Елизаветы Ивановны и мою виноватую физиономию.

Вставшая (не без помощи соседей) на свои конечности старушка обернулась ко мне, и наши глаза встретились. В её взгляде я успела прочитать весь поток брани, который через мгновение обрушился на мои многострадальные уши. Елизавета Ивановна прилюдно (и, к моему сожалению, справедливо) обвинила меня в разбойном нападении и, брызжа слюной, угрожала судом. Высыпавшие на улицу жильцы пытались успокоить пенсионерку, уверяя, что “да она помочь пыталась после того, как Вас кто-то стукнул”, но пламя древней ярости уже разгорелось. Бойкая старушенция с габаритами самых мощных рестлеров окончательно оправилась от потрясения и пыталась подключить к силе слова силу удара, который, по моим соображениям, обещал быть сокрушительным. В итоге, несколько взрослых мужчин с трудом уволокли в дом рвущуюся в бой Елизавету Ивановну, жестами намекая мне, что пора удалиться. Мучимая угрызениями совести я ретировалась, проведя остаток вечера в чрезвычайно подавленном состоянии.

***

С того дня всё внимание Елизаветы Ивановны сосредоточилось на мне. Конечно, она не перестала добросовестно облаивать каждого попавшего в зону видимости, но меня… Меня она терпеливо караулила в любое время суток, как цепной пёс, готовый сожрать любого случайного прохожего со всеми потрохами, но ему всё никак не предоставляется удачный момент.

Даже утром, когда я, только выходя из дома, поворачивала не направо (к злополучному первому подъезду), а налево – эта злыдня в любую погоду чуть ли не по пояс высовывалась из окна, ушепомрачительными выкриками ставя в известность весь квартал о моих якобы интимных подвигах и легкомысленном образе жизни. То же самое происходило и вечером. Время моего возвращения знал весь дом – Елизавета Ивановна просто не ложилась спать, пока не встречала меня злобным лаем. А уж если я засиживалась в дружеской компании и приезжала на такси за полночь – тут уж моя личная жизнь начинала обрастать такими подробностями и изысками, что иногда возникало искреннее желание, чтобы Елизавета Ивановна оказалась права... Хотя бы на десять процентов от всей извергаемой информации. Понимая, насколько представления Елизаветы Ивановны, не соответствуют действительности, я чувствовала себя ущербной и начинала завидовать самой себе.