Лакримоза

Часть 1: Плачевен. Глава 1. Свобода.

1988 год, обитаемая планета Зестрия. В результате внутреннего конфликта внутри самой быстро развивающейся страны на западе континента — Церы — впервые было использовано ядерное оружие, и одна из пяти рас на планете, самая малочисленная, была практически стёрта с лица Зестрии. Это вызвало большой страх у других стран, не обладающими таким убийственным оружием, и в течение десятилетия Цера превратилась в сверх-державу, поглощающую соседей дипломатическим или военным путём. Мало кто решался противостоять Цере, опасаясь участи бедных погибших А-Рилеев, но большая южная страна Таврия была одной из тех немногих, что боролись до последнего, пока два года назад окончательно не перешли под оккупацию Церы...

Заключённый, прислонившись спиной к каменной стене, в изнеможении смотрел на луну в высоком маленьком окне. Сегодня она была особенно бледной и светила будто ярче обычного на фоне ещё темного предрассветного неба. Интересно, смотрит ли на луну сестра? Думает ли она вообще про него? Он всегда про неё думает. Да только сделать ничего для неё не может, съедаемый чувством вины. Заключённый стиснул зубы и крепче обнял свои колени руками. Несмотря на то, что сейчас было лето, да ещё в такой жаркой и пустынной стране, как Таврия, в камере стоял невыносимый холод. Может быть из-за того, что они были под землёй, а может его просто трясло в лихорадке от голода, и от того, сколько он тут просидел. Согласиться на одно условие, сделать шаг за решётку — и всё кончится, всем страданиям придёт конец. Враг не забывал напоминать про это раз в неделю, предлагая заключить сделку с дьяволом. Но Рейган решил, что лучше умрёт, чем поступится своими принципами. Чем предаст павших товарищей и перейдёт на сторону глубоко ненавистной ему Церы. Думая об этом в очередной раз он и не заметил, как стало светать.

Рассветное тусклое солнце озарило его пыльные, когда-то рыжие волосы, отросшие до плеч. В последнее время он не мог спать совсем и поэтому рассматривал пылинки, мерцающие на свету, точно маленькие драгоценные камни. И тут случилось то, чего он никак не ждал: где-то вдалеке прогремели взрывы, будто предупреждая. «Неужели…ребята из столицы?», — подумал он, придвигаясь ближе к окну, насколько позволяла ржавая цепь на его руках и ногах.

Очень скоро церанские солдафоны забегали по этому убогому подземному зданию, их суета эхом разносилась по коридорам, судя по крикам, они были в панике. Рейган не мог не думать об этом без злорадного смеха. А удары орудий, что звучали всё громче и громче, были словно музыка для его ушей.

— Последний шанс тебе, кретин! Уходи с нами или пропади пропадом! — объявил пухловатый начальник с коротко стриженными белыми волосами какого-то там церанского отделения, махая ключом на уровне его носа, но стоя на расстоянии двух метров.

— Да ну? А если за мной придут товарищи? — спросил Рейган, скаля зубы. Церанец плюнул на пол от раздражения и убрал ключи.

— Тогда сдохни к чёртовой матери! Нет там никаких твоих товарищей! Это Эсперия нас атакует, всё разнесут тут к чертовой матери! — в этот момент потолок задрожал со страшной силой и с грохотом проломился где-то в конце коридора, вслед послышался чей-то пронзительный крик. Начальник обернулся в ту сторону, и чуть не бегом пошёл в противоположную сторону, к выходу.

Рейган присел обратно на ровный каменный выступ внутри камеры, служивший ему и лавочкой и кроватью, а может быть, и будущим гробом. Потолок снова качнулся, и пыль с небольшими осколками посыпалась ему на голову. «Вот ведь… Даже Эсперия смогла добраться до нас, а я до сих пор не могу открыть эту проклятую клетку… Если бы что-нибудь…», — тут его взгляд скользнул по полу: среди упавших осколков лежали несколько здоровенных ржавых гвоздей. Подцепив один из них пальцами голой ноги, Рейган поднёс его ближе и взял в руку. Спустя полчаса безуспешных попыток, ржавые кандалы на одной ноге развалились пополам. Со второй, к счастью, пришлось полегче, и отцепившись, наконец, от ненавистного места, Рейган ринулся к двери. Замок на двери также оказался ржавым и прогнившим, что он определил довольно быстро. «На всём сэкономили, да? Вот чем вам это обернётся!», — с размаху выбил он дверь ногой. Взрывы продолжали сотрясать серый грязный потолок. Рейган прошёл дальше по коридору к выходу пару шагов, и схватился руками за стену, всё плыло перед глазами. Когда головокружение прошло, он продолжил путь. В какой-то из камер ближе к середине должен был сидеть его друг. Рейган напряг зрение.

— Джази! Это ведь ты? Скажи что-нибудь! — крикнул он в тёмную камеру, где неподвижно сидел силуэт, уж очень похожий на него, прислонившись спиной к стене. Джази не отвечал. Рейган ударил пару раз кандалами на руках по замку, и тот послушно съехал вниз.

— Чего ты расселся? Дорога свободна, брат! Мы свободны…! — с торжеством говорил он, подходя всё ближе. Знакомые каштановые волосы, торчащие кверху и в разные стороны, всё та же бежевая таврийская военная форма на его фигуре, перепачканная кровью, и отчего-то закрытые глаза. Он просто спит, сейчас он очнётся и они вместе выберутся отсюда!

...Но едва Рейган коснулся плеча Джази, как понял, что тот был уже свободен не первый день. Рейган отшатнулся, как ударенный током, хотя Джази напротив был холоден, как лёд, и опустился на колени.

— Вот как… Ты теперь свободнее всех нас, живых, — проговорил он с грустью и ощутил жуткую пустоту в груди. У Рейгана всегда было немного настоящих друзей, и хотя с Джази они были знакомы не так давно, он мог бы назвать этого никогда не унывающего и отважного парня лучшим другом.

Джази был лидером их восстания против церанской диктатуры в этом городе, так что не приходилось сомневаться, что досталось ему соответственно. Рейган был даже немного рад, что севшее зрение и тьма в камере не позволяли ему рассмотреть как следует увечья его друга. Выйдя из камеры, он покачиваясь побрел к выходу, как если бы был ужасно пьян.

Полгода. Полгода он ждал того дня, когда наконец сможет выйти отсюда, но и представить не мог, что выйдет совсем один. По дороге он заглянул и в другие камеры: половина камер была пуста, а те, кто ещё не покинули этот мир, не могли идти, или попросту уже не хотели из-за своих увечий, и он мог их понять.