Ланч

Ланч

Иллари Таграт, Наместник Четвёртого сектора Диктаториума, не торопясь следовал к люкс-ресторану «Люцит», распложенному в независимой зоне. Личная дружба с шеф-мастером давала бесспорные преимущества перед другими посетителями. Нет, не стоит думать, что гости сидящие в больших, средних и малых залах обслуживались не по высшему разряду. Ни у кого, от холлмейстера до младшего сервировщика, и в мыслях не было отнестись к кому-либо, переступившему порог заведения с меньшим уважением, чем к сюзерену Двенадцати секторов. Однако Иллари Таграта, как завсегдатая и ценителя великолепных блюд, всегда ждал отдельный кабинет, исключительное меню и предупредительный персонал.

Сегодня шеф-мастер в приватном сообщении обещал побаловать своего друга новейшим блюдом, на которое, как он выразился, потратил целую жизнь. Лёгкая интрига возбуждала аппетит.

Коллеги из других ресторанов чаще всего выступали сценаристами и режиссёрами своих творений, составляя сложные, замысловатые рецепты и распределяя роли по реализации задуманного между многочисленными мастер-ауксиллиатами.

Шеф-мастер «Люцита» был неподражаем во всём. Превосходный рецепт-инвентор, создающий шедевры, высоко ценимые лучшими дегустаторами, скурпулёзный парсоалмониарий, хорошо знающий своих подмастерьев и поручающий каждому только ту часть подготовки ингредиентов, с которой помощник безусловно справится, и, наконец, эксперт-скрибендариум, собственноручно соединяющий все части в неразрывное целое. Но, в отличие от коллег своего ранга, в ключевых моментах сотворения нового блюда, он предпочитал всё же собственноручно выполнять сложные манипуляции, добавляя к творимому тончайшие оттенки и цепочки раскрывающихся вкусов и ароматов. След его мастерства ненавязчиво, но ощутимо присутствовал в главных акцентах каждого из созданных шедевров.

Каждый раз после изумительной трапезы, Иллари Таграт непременно заглядывал в кабинет друга, чтобы лично выразить восхищение и признательность за доставленное удовольствие. Но вначале – знакомство с обещанным творением.

Светильники в приват-кабинете, приготовленном сегодня для Наместника Четвёртого сектора излучали мягкий свет, волнами пробегающий по перламутровым гардинам, сотканным из тончайших нитей-кирари. Казалось, что свет, соскальзывая со складок почти невесомой ткани течёт от стены к стене, отражаясь многократным радужным эхом. Отражённые потоки встречаются в воздухе, порождая небольшие всполохи то тут, то там. На полу, по углам небольшого помещения, лежали туго набитые пухом кайры и волокном побегов идри-вьюнка подушечки, годами источающие умиротворяющий аромат. Стол в центре кабинета оказался кряжистым и приземистым, без скатерти. Широкое кресло, почти вплотную придвинутое к столу, обтянутое кожей диких кхадр с пледом на одном из подлокотников, приглашало сесть, накинуть плед на плечи и затаиться в ожидании чуда.

Иллари Таграт ждал ровно столько, чтобы аппетит, в предчувствии задуманного и исполненного шеф-мастером, стал сильнейшим из ощущений Наместника, по крайней мере, сегодня. И когда ожидание, смешанное с любопытством, желанием увидеть, попробовать, обладать добралось до пика предвкушения, дверь в кабинет распахнулась и в проход величественно вошли церемониал-мейстер и четыре носильщика с массивным подносом, на котором возвышался огромный, отполированный до рези в глазах чан.

Осторожно поставив ношу на столик, мускулистая четвёрка удалилась. Церемониал-мейстер поклонился Наместнику, поднял перед собой жезл и произнёс: «Фатум анте окулос», развернулся и вышел, плотно закрыв дверь за собой. Всполохи света, заполнявшие пространство кабинета, слетелись, стайкой любопытных насекомых, зависли над чаном и завибрировали, словно рябь пробежала по водной глади.

Иллари Таграт склонился над огромной посудиной. Чуть ниже краёв клубилась полупрозрачная субстанция, поднимаясь и оседая, словно это нечто оказалось способно дышать. Наместник вгляделся в принесённое блюдо, и оно отреагировало на пристальный взгляд. В хаосе движения наметился порядок. Медленно закручиваясь, содержимое чана заплеталось узорами, существовавшими всего лишь мгновения, перетекая из одних замысловатых картинок в другие. Картинки порождали мимолётные ароматы, ещё больше дразнившие тонкое чутьё Таграта. Одно ощущение, едва сформировавшись, ускользало, оставляя еле заметный, тающий след. Следующее за ним подхватывало едва заметные остатки, сплетаясь в непрерывную вязь, чтобы так же ускользнуть, уступая место возникающему следом за ним. Увлекаемый такой прелюдией, Иллари склонился над чаном, почти касаясь глазами меняющейся поверхности. До Наместника донеслись едва слышимые звуки. Тихая мелодия поднималась из глубин, возбуждая желание погрузиться в неё целиком. Один инструмент уверенно задавал тему, позволяя другим спорить, вмешиваться, перебивать, отступать, возвращаться. Картинки менялись в такт звучащей музыке.

Опытный дегустатор и тонкий ценитель таланта шеф-мастера, Иллари Таграт знал, что чем дольше он сопротивляется манящему, тем сильнее потом окажутся ощущения, когда он, наконец, погрузится в созданное целиком.

Звуки, цвет, формы, вязь сплетённых узоров сливались в единый вихрь, затягивающий, влекущий, направляющий в самый центр, где гостя ожидали тайны, готовые стать явью. Пора, понял Наместник и погрузил голову как можно глубже. Звучащая мелодия испуганной тенью метнулась прочь, краски, вспыхнув напоследок изумрудными прожилками, погасли. Вокруг была только молчаливая тьма без границ. Все ощущения пропали, желания померкли и рассыпались. Пустота и неопределённость, апатия и безразличие, мгновения, длящиеся вечность, бесконечность, сжатая в точку.