Ласточка

Ласточка

Коль уж попала в Птичий терем, пташечка, не жалуйся. Вольная жизнь хороша, но разве превзойдет хрусткий морозец или вольный ветер тепло натопленной печи и мягкость пуховой перины? Это пока тело молодое, ему все нипочём, но рано или поздно силы станут клонит клониться к закату.

На всё-то у старухи-Сипухи был один ответ. Стоило младшим начать жаловаться и причитать, укутанная в шали старушка оказывалась тут как тут и принималась монотонно бормотать слова, как заученный наговор. Крючковатыми пальцами она распутывала волосы своих пташечек и заплетала их в тугие косы. А девушки, еще мгновение назад утиравшие пышными рукавами слезы, тут же притихали, словно бившийся в агонии разум засыпал, но глаза их — по-птичьи круглые — оставались широко распахнутыми. Сипуха вплетала им в волосы красные ленты, возвращала на место колокольчики, как будто украшала дорогое полотно вышивкой. Потом довольно оглядывала свою работу и подталкивала девицу в плечо, давая ей какое-нибудь нехитрое задание. Пыль протереть, воды наносить, печь натопить, чтобы остальным пташечкам было где тревогу смыть.

— Давай-давай, а то придет хозяин, увидит вас зареванных, тогда нам точно несдобровать, — приговаривала она, следуя за расплакавшейся Малиновкой след в след, точно та могла очнуться от дурмана и снова попытаться ткнуть себе вязальной спицей прямо в сердце.

Уже на пороге Сипуха замешкалась и обернулась. Желтые глаза вцепились в одиноко сидевшую у окна Ласточку.

— Если узнаю, что ты ее надоумила, — костистые пальцы сжались в кулак. Каким бы хрупким ни казалось тело Сипухи, удары ее не утратили силы. Ласточка поджала губы и опустила взгляд, с головой уходя в книгу. Сипуха лишь хмыкнула и повела Малиновку дальше.

Стоило им выйти, дверь тяжело затворилась. Снаружи клацнул механизм. Ласточка тяжело вздохнула — значит, разговора с хозяином не избежать. Птица-девица оторвала взгляд от букв и уставилась в окно. Весь двор Птичьего терема был занесен тяжелыми сугробами. Зябко жались друг к другу голые деревца. По узким тропам шатались, замотанные в платки, другие птицы-девицы, прислужницы и ученицы Хозяина, подопечные Сипухи.

Каждую из них Хозяин подобрал еще птицей. Кого-то ранили охотники, на кого-то напали дикие звери, над кем-то издевались до полусмерти человеческие дети, а кого-то просто иссушила голодная зима. Так или иначе, каждая из них добровольно легла в теплые руки чародея, моля то ли о спасении, то ли о легкой смерти. А чародей был только и рад принять их услугу. Ласточка появилась в тереме летом с перебитым крылом и несколькими раздробленными костями после кратковременного знакомства с пущенным в нее камнем. Крестьянские дети перепутали с вороной. Как Хозяин нашел ее в высокой траве — она понятия не имела, но в то мгновение едва ли не поверила, что небо услышало ее птичьи мольбы. Хозяин отнес ее в терем, где залечил крыло и чарами поставил на место каждую косточку. Потом он долго смотрел в черные ласточкины глаза, не глядя смешивал в ступке травы.

— Умная какая, тихая, славная, — ворковал он, и на тонких губах мелькала голодная улыбка. — А за мою помощь, будешь служить мне верой и правдой, Ласточка. Будешь моей ученицей и помощницей.

Потом был крепкий травяной настой, который Хозяин по капле влил ей в горло, была боль и жар, а затем — тяжелое бескрылое тело, вечно мерзнущая кожа, вечно ломавшиеся ногти и постоянно прикушенный язык. Как вообще люди помещали его во рту? Первое время Ласточка только на него и обращала внимание. Даже научиться ходить и правильно надевать платье было не так трудно, как следить за тем, чтобы язык спокойно лежал на небе и упирался в зубы. А еще был нос. Несколько дней Ласточка видела перед собой только его, пока не научилась смотреть мимо.

Кроме нее, Хозяина и Сипухи в тереме жили еще шесть птиц-девиц. Жили неплохо, насколько это возможно. Девицы под строгим надзором Сипухи хлопотали по хозяйству, а когда домашние дела были улажены, учились. Читали книги, упражнялись в малом колдовстве — шепотком жар прогнать, мертвые цветы оживить, воду заговорить. Еще танцевать и петь им разрешалось — у птиц-девиц в крови талант к этому. Одна беда, летать им не дозволялось, даже в новолуние, когда девичье тело само собой сжималось и оперялось. Птицы-девицы хлопали крыльями, задорно перекрикивались, но взлететь не могли — надежно держали их повязанные на лапах алые нити. А если сильно усердствовать будешь, то навлечешь на себя гнев Сипухи: та бесшумно подлетит в два взмаха крыла и обрушится сверху, прижмет к полу, пока не притихнешь.

Временами Хозяин наведывался в девичьи чертоги. Ласточка все гадала, отчего не могла как следует рассмотреть его в птичьем теле, хоть глаза-бусинки, какими бы маленькими ни были, куда превосходили человеческие по зоркости. Хозяин был выше своих подопечных и намного старше. В человеческих годах Ласточка ничего не смыслила, но отчего-то ей думалось, что мужчина все-таки скорее стар, чем молод — лицо у него было белым, щеки впалые, черты прямые, а длинный прямой нос — точно вороний клюв. Еще и носил Хозяин все черное. Прямые волосы цвета волчьих ягод серебрила седина, перекинувшаяся и на острую бородку. Двигался при этом Хозяин совсем как молодой человек: спину держал прямо, шагал широко, так что просторные рукава кафтана хлопали на ветру, точно крылья. Сипуха всегда первой слышала его шаги и тут же пришикивала на девиц, чтобы те привели себя в порядок — пощипали за щеки, чтобы нагнать румянца, отложили еду и заняли руки чем-нибудь полезным. Для Хозяина освобождали кресло подле очага, несколько девиц приносили еду и питье, а остальные принимались всячески его развлекать — пересказывали прочитанные книги, пели и танцевали. Наслушавшись вдоволь, Хозяин крепко целовал каждую из своих подопечных и уходил на свою половину терема. А Сипуха, стоило ему скрыться, принималась отчитывать девиц за кривые спины и не вовремя поднятые взгляды.