Ласточки

Ласточки

Лицо у старухи было непроницаемое, иссеченное морщинами, как лик древнего рассохшегося идолища давно позабытой богини. Строгий взгляд водянистых серых глаз проткнул черепушку Феичина насквозь и надежно пригвоздил беднягу к стулу. Прошла, казалось, целая вечность, когда она, пожевав губами, все-таки выплюнула:

— И с чего ты взял, что подойдешь для этой работы?

— Я… Ну… Э…

Обычно Феичин за словом в карман не лез, и сейчас с удивлением обнаружил, что слов там никаких и нет — только позорная дырка. А все старуха со своими глазами-буравчиками: Феичин почти слышал, как в его голове завывает ветер, и ничего, кроме ветра, там больше и не осталось.

— Ухаживал за больной бабушкой? — смилостивилась кайлах.

Называть ее просто «старухой» даже в мыслях Феичину вдруг стало боязно. Он уже жалел, что пришел, хоть и понимал умом, что это просто старая-старая человеческая женщина, которая дала объявление о найме в газету, и, наверное, она все-таки не ест людей… И он сказал мачехе, куда пойдет, так что его будут искать… скорее всего. Ну, недели через две, когда замотавшаяся мачеха наконец заметит его отсутствие.

— …нет. — с трудом ответил он.

— Может, были другие родственники, которые долго умирали?

— Нет, — уже смелее ответил Феичин, — то есть умирали, но не очень долго. Скоропостижно, вот.

Мама за пару дней сгорела от какой-то легочной болячки — но этого Феичин не помнил, ему тогда было четыре. Отцу голову размозжило на стройке бревном — быстрая и легкая смерть. Младшая сестренка месяц назад билась с крупом ночь и проиграла — тогда-то мачеха и начала Феичина бояться.

— Тогда… Ты жалеешь стариков? — кайлах по-птичьи склонила голову на бок, — И хочешь облегчить их долю?

Феичин заерзал, но все же ответил, как мог честно:

— Да не особо.

— Тогда почему?

— Ну, мне же нужна работа? — предположил Феичин, немного подумав.

Кайлах издала какой-то звук: то ли скрип, то ли очень долгий вздох. Она засмеялась? Недоверчиво хмыкнула? Рыгнула? Феичин плохо понимал старушечий и на всякий случай вжал голову в плечи.

— Я старалась как можно понятнее описать требования и условия в объявлении… Я ухаживаю за одинокими стариками и прибираю дома за умершими. Ко мне уже пришла парочка милых, чистеньких, аккуратненьких и смирных сироток только из приюта. Пришла женщина, которая так долго ухаживала за старушкой-матерью, что и сама состарилась, так ничему больше не научившись. Пока я никому не отказала: девчонки не потребуют большой платы, и быстро выйдут замуж, освободив места для еще парочки таких же; женщина же будет работать самоотверженно и усердно. Но что здесь делаешь ты? Такие вот прыщавые юнцы вербуются в солдаты или моряки, помогают на стройках, идут в подмастерья к уважаемым людям. Какое тебе дело до женской работы? Тебя ведь никто не учил менять простыни, стирать белье и промывать пролежни, никто не требовал развлекать старух, когда хочется на танцы — так с чего вдруг потянуло?

Феичин замялся. Он не был уверен — просто увидел объявление в газете, которую сам же и раздавал, и что-то у него в голове щелкнуло: вот оно!

Но кайлах явно ждала какого-то другого ответа, и пришлось идти с козыря.

— Я… Понимаете, я — банши. Ну и моего отца убило на стройке, поэтому на стройку я не хотел. Но… короче… дело в том, что я банши, знаете, мы громко воем перед тем, как люди умирают, и вроде как… я подумал, хоть здесь это может быть, ну… полезно? Ну, знать, когда готовить тряпки и все такое…

— Я думала, банши — женщины, — кайлах в сомнениях пожевала губами, вновь рассматривая Феичина с головы до пят, — всегда.

— То есть, раз уж я банши, то во мне достаточно женщины для этой работы? — неловко сострил Феичин и тут же вжался в спинку стула, устыдившись, что ляпнул такое, — На самом деле, просто это очень редко бывает у мальчиков, ну и… куда слабее проявляется. Отец говорил, я смогу не выть, надо только взять себя в руки. Но я… — под строгим взором кайлах Феичина несло, и он никак не мог заткнуться, хоть и понимал, что вряд ли той интересны детали, — я не могу. И я выл перед тем, как… ну, отца… а потом Брида умерла, а я тоже выл, и мачеха она… меня боится, она боится, что я опять, она на меня так смотрит, будто я вот-вот снова брякнусь и начну, и я подумал — может, мне не мозолить ей глаза? Она хорошая и совсем не виновата, и… — он поспешно достал из кармана смятое газетное объявление, — тут написано, что вы предоставите комнату и обеды, если я не буду водить мужчин, а я не буду. За завтрак могу пообещать и замуж от вас не уходить… Хе-хе, да?

— Продолжай, — кайлах подвинула к себе какую-то книгу и обмакнула перо в чернила, — я слушаю.

Кончик пера навис над бумагой, но чернила и не думали собираться в каплю. Мироздание слишком уважало кайлах, чтобы позволить ей поставить кляксу.

— Я просто подумал… раз вы почти каждый день сталкиваетесь со смертью, то мой вой для вас будет не страшнее мяуканья кошки, так?

— Главное, чтоб он был не так противен, как ее весенние вопли, — голос кайлах… потеплел, что ли? С плеч Феичина как будто сняли огромный груз.

— Так вы меня примете? — обмирая, спросил он.

— Первый месяц я тебе платить не буду, считай испытательным сроком. Но дам тебе комнату и стол. Будешь баловать с девчонками — вылетишь тут же. Заведешь зазнобу со стороны — чтоб я ее тут не видела. Хотя… — кайлах с сомнением поцокала языком, — зря я беспокоюсь, на такие кости даже лиса не кинется. Учись прилежно, старших уважай — если пойму, что от тебя нет пользы, выкину без сожалений, и не посмотрю, что ты сиротка. Имя?

— Феичин. Феичин Мерфи.

Вот про кости обидно было.

— Зови меня Канако.

— Да, хозяйка.

— Ну, так тоже можно, — секунду подумав, все же согласилась кайлах, — главное, чтобы не госпожой. Назовешь госпожой…

— Вылечу?

— Как птичка — высоко и далеко.

Так Феичин стал работать на старую Канако. Ее фамилию никто не мог выговорить, поэтому все и звали ее по имени, а она и не возражала. Только Феичин все продолжал называть ее хозяйкой вслух и частенько звал кайлах про себя — она не была злой, высокомерной, не требовала почитания, и в ней даже не было особой строгости, а уж любовь ее ко всяким дурным шуткам была безгранична, и чем глупее была хохма, тем дольше она скрипела-смеялась, — но Феичин все равно уважал ее безмерно. Может, потому, что она его не боялась. И не жалела. Она вообще никого не жалела, она просто… помогала справиться с обстоятельствами. Поэтому ее помощь как должное принимали даже самые гордые и упрямые старики.