Лавка откровения.

Лавка откровения.

       Серое небо затянуто тяжелыми хмурыми облаками. Острый колючий ветер треплет прохожим шарфы. Весна. Стою на автобусной остановке, жду транспорт. Закурить бы от холода и тоски, но я бросила несколько лет назад. Дама слева щелкает зажигалкой. Противно тянет дымом. Хорошо, что я бросила. 
        Наконец-то подъехала маршрутка – старенький дребезжащий ПАЗик, с днища до крыши обклеенный рекламой квартир и инструментов для работы в саду и на участке. Грузимся. Удобно устраиваюсь у окна в серединке салона. Ехать мне не далеко, но хоть пару страниц прочитать смогу.           Держа одной рукой телефон и сумку, другой ребенка лет четырех мимо очереди влезла молодая женщина лет тридцати. Стильная серая куртка, джинсы, сапоги на высокой шпильке, во взгляде усталость и раздражение. Уселись на первый ряд кресел, рядом посадила ребенка. Кресло у окна спиной к водителю было выломано, ниже спинки зияла некрасивая рваная дыра со следами пружин, набивки и каких-то металлических штук. Рядом с этим памятником вандализму осталось одно свободное место, которое и заняла та женщина. Брюнетка.  Очень красивая и очень неприятная: поджатые губы презрительно шевелятся, руки с длинными блестящими ногтями ковыряют ремешок черной кожаной сумки, как будто планируют разорвать, нога на ногу, стопа нервно подергивается. Вот-вот взорвется. Так и получилось, стоило нам отъехать от остановки. Малыш начал возиться на сиденье, потом решил слезть. Задел ботиночком край пальто брюнетки.

- Могла бы и на колени ребенка взять, - процедила та, глядя в окно, - ехали бы нормально все.

      Женщина в куртке словно этого и ждала:

- Вызывайте такси, если что-то не нравится, - взвилась она, - или если сиденья мало.

- Тебя спросить забыла! Понарожают дебилов пачками, -  накручивала себя брюнетка, - шагу не ступить из-за них. Развели грязь!

- Как вы разговариваете! Он не специально! Он же ребенок!, - серая куртка подхватила сыра и посадила обратно на сиденье. Малыш настороженно затих.

- Перестаньте женщины, что вы начали с утра!, - попытался разрядить обстановку пожилой господин в шляпе, сидевший рядом со мной, - оставьте в покое мать!

- Пошел На…!, Мать – в поле села ср*ть!- блеснула поэтическим даром брюнетка, - Я плачу налоги и хочу пользоваться всем, что мне полагается. А не чтобы меня всякие курицы по утрам посылали…

       Жалобно захныкал ребенок. Это словно еще больше распалило слетевшую с катушек даму:

-  Да заткнешь ты своего засранца или нет!, - в адрес матери снова полились потоки отборной ругани, щедро приправленной великим могучим. Досталось и остальным пассажирам. 

        Маршрутка подъехала к остановке, я поднялась и пошла к задней двери, чтобы не оказаться в центре конфликта. Я уже была не улице и не видела, что произошло внутри, но, когда обернулась, увидела, что брюнетка сидит на земле, неловко поджав левую ногу. Одну руку женщина прижимала ко рту, а другой пыталась собрать рассыпавшиеся из вышвырнутой сумки обычные дамские мелочи: помаду, зеркальце, небольшую оранжевую коробочку драже для свежести дыхания. Я уже хотела уйти, когда услышала, что женщина плачет. Она плакала так, как плачет человек, у которого случилось горькое горе, горче которого и быть не может. Подошла.

- Женщина, вам плохо?, - спрашиваю.

       Молчит, плачет так, словно у нее сердце разрывается.

- Давайте поднимемся потихоньку?, - осторожно дотрагиваюсь до локтя, - Холодно сидеть, да и люди смотрят. Как вас зовут?

- Таня. Татьяна. Зря вы это, - но встает, - Не нужно мне помогать, - Плачет.

         Потихоньку идём к скверу в двух шагах от остановки. Татьяна еле передвигает ноги, словно ей двести лет. Подвожу её к ближайшей свободной лавочке, осторожно опускаю, присаживаюсь рядом. Из груди Татьяны вырывается долгий горестный стон. Она помолчала, словно решаясь на что-то, достала из сумки сигарету, щелкнула зажигалкой и заговорила:

- Я ведь в Питер давно переехала. До этого в Архангельской области жила в поселке. Дом там у родителей свой двухэтажный, участок небольшой, малина, смородина. В доме тоже всё было, и машина была. В общем хорошо там. А мне всё казалось, что плохо. Хотелось уехать в столицу, жизнь посмотреть хотелось. Мама говорила после школы поступать в педагогический, потом работать в родной школе около дома, замуж выходить. Отец давно умер, и она хотела, чтобы я рядом была. И парень был. Из соседнего двора, росли мы вместе, потом встречаться начали. Мне казалось, что скучнее этого парня никого и быть не может. – Татьяна сделала затяжку и уставившись на свою сигарету пустыми глазами продолжила: 

- Я неплохо училась, и поступила всё-таки в Герцена. Первые полгода пролетели как один день. Я была в восторге от Питера. Не могла им надышаться. Обшарпанные стены старой общаги и вечно загаженные кухни казались мне дворцовыми интерьерами. Местные девчонки смотрели свысока, как на плебейку, но это ничего. Зато я была в большом городе, вокруг кипела жизнь! 
На новогодние каникулы приехала к матери в гости. С парнем конечно встретилась. И не только за ручки мы с ним держались. В общем, залетела я. –
        Татьяна то и дело ежилась. Было видно, что слова даются ей нелегко.

- Как я его не хотела этого ребенка! Чего только не делала, чтобы избавиться. И в ванной с марганцовкой сидела и таблетки пила. Даже алкаша общажного попросила меня за бутылку избить по животу. А он, сука, бутылку взял, а потом отказался. Да еще и матери позвони моей. Она приехала. Приехала не одна, а с тем моим кавалером. Его Ваней зовут кстати. Иванушка – дурачок. Уж они оба у меня в ногах валялись, чтобы я ляльку ту родила. Ванька обещал, что заберет ребенка и сам воспитывать будет, чтобы мне не мешать учиться. Короче, уговорили меня. Родила пацана.
Родила значит я его в конце сентября. Дома рожала, в той же больнице, что и мать меня когда-то на свет произвела. Почти сутки мучилась. Через неделю Ваня с матерью меня из роддома забрали. А еще через день я обратно в Питер уехала. И три года в родном городе не показывалась. Гуляла, веселилась, стала роман крутить с женатым одним. Хороший человек был, деньги давал мне, ухаживал. Потом отчислили меня. Оно ведь как, кто сессию проплатил, тот и учится, а у кого нет – пошел вон.