Лая.

Ай, петенера-цыганка!

Ай-яй, петенера!

И место, где ты зарыта,

забыто, наверно.

И девушки, у которых

невинные лица,

не захотели, цыганка,

с тобой проститься.

Шли на твоё погребенье

пропащие люди,

люди, чей разум не судит,

а любит.

Федерико Гарсиа Лорка.

Из «Фальсета (погребение петенеры)».

Говорят, у собак есть свой язык, и слов в нем не меньше, чем в нашем. Только они понимают людей, а мы их – нет.

Ее назвали Лаей сразу по двум причинам. Во-первых, кто-то из ее родителей – то ли мама, то ли папа – явно был лайкой. Зато второй уж точно принадлежал к бедной, но гордой «дворянской» породе. Что и определило будущее их дочери, оказавшейся на улице в жуткий февральский мороз. Это стало первым осознанным воспоминанием Лаи – леденящий, пронизывающий до костей холод, на который она выползла из теплого подвала, а следом за ней – трое ее братьев и сестра. А что было делать, если мама уже три дня и третью ночь не возвращалась…

Возле одного из подъездов ее и обнаружила хозяйка – жутко окоченевшую и скулящую из последних сил. Эту ночь Лая впервые провела на теплом диване, завернутая в старое детское одеяло… И ниоткуда не дуло!

Второй причиной имени стала ее привычка глухо ворчать, как только на пороге появлялась хозяйкина сестра. Лая почти не помнила собственных братьев и сестер, где-то сгинувших в ту ледяную февральскую ночь. Порой они приходили к Лае во снах – знакомыми теплыми запахами и смутными тенями из детства. И растворялись в памяти с рассветом.

Впрочем, говорят, что собаки не видят снов…

Сестра хозяйки была жива и вполне здорова, несмотря на все ее «ты меня до инфаркта доведешь!» но Лая существование подобной родственницы везением не считала. Эту женщину с хитрыми маслянистыми глазами полулайка возненавидела сразу. И вовсе не за то, что та, впервые увидев Лаю, прошипела: «Вышвырни эту приблуду на помойку, у нее наверняка блохи!» Нет, ненависть возникла по каким-то другим, непонятным самой Лае причинам - вот и все. Она точно знала: хозяйкина сестра – их общий враг. Вот только хозяйка этого не видит…

Впрочем, сестра приходила редко – не чаще раза в месяц, а по собачьим меркам это почти все равно, что для людей раз в год. Сама хозяйка редко куда-то выходила – разве что в магазин или с Лаей на прогулку. Из магазина она приносила в основном хлеб и молоко. С другой едой – той, что в миску! – к ним почти каждый день заходила тетя Маша – пожилая женщина с соседнего этажа, работавшая в столовой. Лая не знала, где находится эта «столовая», но радовалась, что есть такое место, где выдают столько вкусной еды! Тетя Маша всегда одобрительно кивала Лае:

- Правильно она у тебя делает, что Таньку облаивает! Хорошую защитницу воспитала! На крылышко, Лая…

Лая радостно колотила хвостом по полу, ее карие глаза счастливо блестели от похвалы…

- Надо же, ведь все понимает! – умилялась тетя Маша, - глаза умнющие!

Потом дождливой, полной тоски осенью с улицы рвала душу невыносимо-печальная музыка, под которую хотелось выть… И под эту музыку из подъезда в большой красной коробке вынесли тетю Машу и увезли в большом черном фургоне. Назад не привезли.

Хозяйка плакала несколько дней. Сначала она горевала лишь по подруге, а потом вдруг как-то раз беспомощно села на пол рядом с Лаей, как часто делала прежде. Взяла в ладони черно-бело-рыжую морду и тихо сказала:

- Что же нам теперь делать-то, Лаюшка? Маша умерла, а меня ведь на работу с моим диагнозом не возьмут, здоровых полно. А пенсия-то у меня маленькая… - и заплакала.

Что такое «диагноз», Лая не знала. Но поняла, что хозяйке плохо, и заскулила вместе с ней…

В квартире становилось все меньше вещей. Сначала исчез большой платяной шкаф, потом – холодильник («Зима, Лаечка, проживем!»). Дольше всех хозяйка жалела старенький телевизор, ведь по нему можно смотреть все эти многосерийные сказки с красивыми актерами и красивой жизнью. А когда ушел и унес его хмурый дядька («Ну, семьсот. Ну, не стоит эта развалюха больше!..»), даже заплакала, устало опустившись на пол и прижав к себе верную Лаю…

…На сей раз маслянистые глаза хозяйкиной сестры не улыбались, даже притворно:

- Все родительское наследство просадила! Пропила небось, алкашка!..

- Я не пью, ты же знаешь… мне нельзя… - бормотала несчастная Люба.

- Еще бы, ты и без того кретинка! Так вот – говорю тебе в последний раз: или ты переезжаешь ко мне, я даю тебе комнату и буду тебя, олигофренку, кормить, квартиру переоформляем только на меня, здесь будет жить мой сын! Или я тебя в «дурку» сдаю!

- Танечка, но нам же родители двоим квартиру отписали, а у тебя уже есть… - плакала Люба.

- Отписали, потому что тебя, придурочную-отсталую, пожалели! Кто ж знал, что ты до сорока лет доживешь! Что все распродашь здесь! Все, я тебя предупредила. Хочешь на освидетельствование? Уже через неделю в «дурке» будешь!

Лая глухо заворчала, поднимая голову. На ее взгляд, эта мегера и так здесь слишком надолго задержалась.

- Заткнись, пустолайка! – рявкнула Татьяна.

- Лаечку мне можно с собой взять?

- Какую «Лаечку» в мою квартиру?! Ты мою мягкую мебель, ковры видела?!

- Нет, ты же меня никогда не приглашала… - пробормотала Люба.

- Никаких блохастых шавок у меня не будет!

- Лая не блохастая… Пожалуйста! Хочешь, на колени встану?!

- Поднимись, дура! Ладно, твоя Лая останется здесь! Мой сын будет ее кормить! Все!..