Ледяная легенда

Ледяная легенда

«...Буря ярилась целый день, и еще один день, и еще день, и еще день, и тогда Он сказал, что приведет помощь: дойдет до края земли, но найдет того, кто заговорит непогоду. И осталась Она ждать его.

 Стекали луны одна за другой по склону горы, а Он всё не приходил. Буря не стихала – грызла камни люто, швырялась снегом. А Она ждала его, ждала, ждала и снова ждала. И снег шел, шел, шел и шел, пока не засыпал всю землю.»

 В оранжерее было душно и влажно, но ему нравилось. Шорох зеленых листьев, глухой стук капель из тонких трубок – все это успокаивало Кира. Он проводил здесь часы: смотрел, как зреют помидоры под искусственным желтым светом; играл между тонкими и длинными стеллажами, прятался от разозленной мамы; воображал себя другим – не настоящим мальчиком – подкидышем, подменышем, заблудившимся между мирами. А полуночный шёпот, раздающийся редко, но постоянно, – то были голоса его потерянной наатоящей семьи.

 Но зеркала упрямо твердили: он сын своих родителей, у него мамины живые черные глаза, вытянутые к вискам, у него отцовские жесты и такая же упрямая чёлка, свисающая на лоб. И весь он – юркий, как ласка, смуглый и резко-плавный – воплощение старых двумерных фотографий, с которых исподлобья глядели незнакомые предки.

 Кира это огорчало. Плоские картинки – срез времени – не говорили с ним, но доказывали, что в истории с подменышем не хватает главного – самого подменыша. 

 Мама смеялась над ним. И брат смеялся, и папа тоже. Кир не мог этого доказать, но корабельный искин тоже подсмеивался над ним. От обидного смеха он и прятался в оранжерее – куполе, соединяющемся с кораблем недлинной кишкой перехода.

 За стенами выло и грохотало. Впрочем, погода не менялась вот уже пять месяцев, все то время, что родители исследовали Аллари – белую снежную планету. Но кроме воя ветра и грохота льдин Кир слышал шаги. Именно из-за них все началось.

 Он доказывал семье, что тут живут люди, а ему никто не верил. А он знал. Слышал, как ночами горько плачет женщина. И ходит кругами вокруг их небольшого – пылинка на огромной равнине – кораблика, ищет кого-то родного, но далекого, зовет. Ее зов он не сразу услышал. Сначала думал, что это ветер. Затем – что это сон.

 — Ну вот ты где! — На лбу у мамы снова проступила черточка между бровей. — Пойдем, Кир, хватит прятаться. 

 — Нет.

 — Да. Пора спать. И прекращай уже со мной спорить.

 Она взяла его за плечо крепкими пальцами и повела в каюту. По коридору носились звуки музыки, смех отбивался от блестящих стен, а Кир упрямо хмурился, напоминая маму, шагавшую рядом точно с таким же выражением лица.

 — Спокойной ночи.

 — Ага, — буркнул Кир, уворачиваясь от поцелуя, и уставился в иллюминатор.

 За круглым экраном пестрела тьма. На Аллари хватало только двух вещей: тьмы и снега. Родители искали что-то в недрах, отсылали разведчиков и отчеты, но Кира это мало интересовало. Он хотел наружу, хотел валяться в сугробах, строить крепость и драться снежками.

 В черно-белой каше из снега и тьмы мелькнуло что-то необычное. Что-то не то. Кир пододвинулся ближе, уперся носом о ненастоящее стекло. Что-то необычное показалось справа. А затем слева. А затем снова справа. А потом прямо напротив его, Кира, появилось чужое лицо. «Это ты? Это ты?..» – бился в его голове чужой голос.

 — Это я…

 Необычные глаза – светлые, почти белые – прожигали насквозь толстый экран. В них кружились снежинки, погребали под безмолвием все обиды, страхи и чувства. За ними, этими огромными глазами, проглядывало что-то знакомое и родное. 

 Кир и помнил себя, и забыл. Он разделился надвое: один Кир сердился и не понимал, почему забирается в скафандр и выходит в воющую бурю, второй же стремился поскорее добраться до теплых глаз. 

 Очень высокая и стройная даже в мехах фигура проступила сквозь снег. Белое лицо, белые волосы, бело-голубые глаза. Длинные руки, изящные тонкие пальцы, которых было всего четыре, холодная кожа – холодная настолько, что даже через скафандр Кир почувствовал ее прикосновение. Ее – ведь это была женщина. Непохожая на людей, неотличимая от людей.

 Удлиненные к вискам глаза прикрывали тонкие полупрозрачные веки; с острых скул на впалые щеки ложились густые синие тени и играли в уголках широкого рта. На подбородке ломала лучи нарисованная снежинка. Такие же узоры, вышитые голубой нитью, украшали меховую накидку и обувь. 

 «Это ты», —  улыбнулась Шоай. Так ее звали. Кир знал, что ей уже трижды по три солнца и век ее подходит к концу; знал, что муж ее – охотник на зависть многим – сгинул в море; знал, что сын ее, Кайар, пропал. Он не знал ничего о высокой и худой аборигенке – он знал о Шоай всё. Образы и картины вползали в сознание ледяными червями, устраивались поудобнее в его памяти, и он переполнялся чужой жизнью – еще чуть-чуть и его самого не станет.

 — Нет! — крикнул Кир. — Да, — шепнул он-другой, тот, что слышал ее зов сквозь вой ветра.

 «Я так долго искала тебя, Кайар, — думала Шоай и гладила его шлем тонкими, длинными пальцами, — никто не верил, что ты жив». Он прижался к ней всем телом, не в силах отвергнуть сейчас эту печальную женщину. О том, что он не ее сын, он расскажет потом, позже. А пока можно и промолчать.

 Шоай ухватила его за руку и свистнула. Из сугробов взметнулось длинное сильное тело. Не то огромная змея, не то рыба скользнула чешуйчатым телом по снегу, лишь слегка примяв его, и обвилась кольцом у ног хозяйки.