Ледяное пламя

Ледяное пламя

Такое больше не повторится.... Не должно, нельзя. Сбросив шкуру однажды, обратно можешь не вернуться.

Это пока он человек, а там гляди, не заметишь, как изменишься.

Снежные потоки заметали следы борьбы, багровые всплески и трупы пещерных тварей. Ночь переливалась синевой, отражаясь во влажных глазах. В ушах гудело, в груди стучало так, словно палками отбивали ритм на шаманском бубне. Тяжёлые меховые одежды, висящие клочьями, тянули вниз. Кости хрустели от неловких движений.

Кровь... И снова кровь оскверняла землю.

Проверить бы у этих тварей сердца, вырезаны ли они из плоти или изо льда. В любом случае, он расколит их как орехи, не пожалеет.

Снежинки, вбирая свет, возвращали его в жизнь. Он подобрал с земли серп и зарычал от боли, вспыхнувшей по всему телу. Ещё немного, и его собственное сердце заледенеет. Но нет, оно не затвердеет, оно будет гореть, дикое, ненасытное. Проклятое.

Он будет стоять до конца за это место. За этот свет, за его силу.

И ритуальный круг...

***

...который смотрелся особенно чарующе с высоты полёта. Огромные камни выстроены незамкнутыми полукольцами вокруг Очага Силы. Кем, чего ради — неизвестно. Но отныне это сосредоточение Небесного Огня, озарявшего зимнюю ночь в краски бирюзы. Место, полное энергии.

За ним она и прилетела. Чтобы исцелиться. Чтобы набрать силы, которые успела истратить.

Маленькой совой она приземлилась на землю, всполошив блестящий снег, и, взмахнув крыльями ещё пару раз, сбросила с себя заклятие. На удивление превращение прошло легче, чем обычно. Даже узорчатые одежды не порвались, и не сорвало волосы, заплетённые ныне в косы. Подтянув мокасины, она поднялась на ноги и огляделась в поисках того единственного, кто объявил это место своим.

Он рассказывал ей, что Очаг Силы был когда-то частью иного мира, которая осталась в нашем из-за метаморфоз во времени и пространстве. Но кто бы ни построил его, будь то люди, духи или иные существа, первичное назначение Очага определённо было тем же, что и сейчас — превносить свет в души каждого страждущего.

С виду Очаг напоминал низкую колонну или же высокий каменный цилиндр, на котором выскаблили узоры сокрытого значения. Венчался сей цилиндр короной из толстых спиралевидных прутьев, в чаше меж которых и переливалось светом пламя. Одним своим видом оно дарило успокоение, эйфорию, беспричинное счастье от одного пребывания в этом месте, в разорванном круге охранительных стен.

За ними в глубине леса деревья сплетатись в причудливый коридор, в сеть из ветвей и гибких стволов. Между ними где-то во тьме сверкнули два янтарных огонька. Она улыбнулась — хозяина места она точно найдёт там.

Выйдя из ритуального круга, она бросилась в проход, раздвигая ветви в стороны. Прошагала она недолго по хрупкому лесному полотну и совсем скоро пробралась к убежищу. Здесь узорчатые деревья сильнее смахивали на безвыходную клетку, которая, однако, не пленила, но давала защиту. Сверху на толстых ветвях сосен крышей развешаны меха и звериные шкуры. Вдоль условных стен земля также была устлана мехами и платками с племенными орнаментами.

А вот и он сам, лениво лежащий на одной из ветвей, свесив ногу, почти сливаясь с полумраком «клетки»:

— С возвращением, Окиний.

Она вздохнула с облегчением:

— Приветствую тебя, Гюжкил.

Его внешность давно перестала пугать. Лицо его скрывал олений череп, над которым сверху украшения ради проступал ещё один, будучи частью импровизированного капюшона из шкуры карибу. По шерсти лоснились смоляные волосы, обрамляющие череп-маску, а рога верхнего, второго черепа тянулись так, словно тоже были ветвями. Вся его одежда криво сшита из шкур и меха, подвязанная верёвками и ремнями столь плотно, что единственной незащищённой частью тела были его руки. Грубые, изуродованные, стёртые в кровь — Окиний едва ли могла вспомнить, видела ли она их хоть когда-либо перевязанными.

Но такие раны обычно спасал Небесный Огонь. Потому никто из них двоих и не волновался на этот счёт.

— Что такое? — в голос Гюжкила вкралась тревога. — Садись, расскажи, что тревожит. Я спускаюсь.

Она вздрогнула, вызволенная из потока мыслей, и с улыбкой уселась на растеленные платки у тлеющего костра.

Так странно... Сколько времени бы они ни были знакомы, она ничего о нём не знает. Он же, напротив, знает о ней всё.

Её полное имя было Окинихтик. «Роза, цветущая в лесу». Гюжкил зовёт её просто Окиний — точно так же, как белые с цветными зовут её просто Роза. Она никогда не была против, хоть и было ей неловко от любых сокращений, которыми люди привыкли наделять друг друга.

Много десятилетий назад, когда она и пара других детей в её племени вернулись домой после поиска истинного имени, шаман, что благословлял их на испытание, пригласил их на ещё одно. Когда маленькая Окинихтик и два мальчика вошли в его вигвам, шаман сначала отпоил их травяным отваром. Особенным, не таким, каким обычно он угощал гостей. Сей отвар, казалось, состоял из искр иного мира, зовущего к себе, ароматный до удушения. От него клонило ко сну, но Окинихтик допила его до конца и поставила чашку на низкий круглый столик, перед которым она сидела с мальчишками, скрестив меж собой ноги.

На этом же столике шаман вскоре выстроил три фигуры птиц, вырезанные из дерева: орёл, ворон и сова. Он предлагал им троим — детям, что уже стали взрослыми, обретя настоящие имена, — стать свободными ото всех преград, бедствий и уз. Всего, что может их сковать. Стать свободными, словно птицы, которыми они могли бы стать на самом деле.

Она выбирала последней, но и без того она бы выбрала сову.

И тогда всполохи тепла прокатились по всему телу. Перед глазами зарябели странные краски, наслаиваясь в будоражащие воображение картины. Она плохо помнила, что происходило с ней тогда, но вне всяких сомнений это и было вторым испытанием. Она знала, что меняется. И она знала, что справится...