Легенда Тихого Дона

БАТЯНЯ ВОЗВРАТИЛСЯ ИЗ ПАРИЖА

Ой, ты, батюшка наш, славный тихий Дон!

Ты кормилец наш, Дон Иванович!

Про тебя-то лежит слава добрая!

Слава добрая, речь хорошая!

Дмитрий Терентьевич в очередной раз за ночь пробудился в рассветную пору. Рядом посапывал «его подкладень» – внучок Яшуня. Стараясь раньше времени не беспокоить самый сладкий утренний сон парнишки, дед спустил ноги с кровати и прошкандылял до окошка, выходящего на хозяйский баз. Враз подумалось: «Надо б проведать двух овчёнок волошской породы. С вечера щупал обеих в сумеречном катухе за вымечко. Наливалось оно у обеих. С того времени прошло уж часов десять, а вдруг окотились и неизвестно не морозец ли на базу? Дверь катушка на баз он уж с неделю на ночь не прикрывает, незачем «жарить» овец в тёплом катухе, чего доброго аппетит пропадёт, а сенцо, что он задаёт в ясли, не ахти какое.

Открыв входную дверь куреня, определил – утро нехорошее – пасмурное. Еле-еле просматриваются сквозь заснеженную леваду вербы, они окутаны лёгким туманцем. Ночью видно шла изморось, отчего земля на базу была скользкой. Из своей будки вылез на волю Мурик, лениво тявкнул и, пожалуй, до хруста в членах, потянулся, потом дружелюбно завилял хвостом.

– Кормить тебя ещё рано, пёс. Не заслужил, да я и не тобой интересуюсь, а своими волошками, – проговорил хозяин усадьбы.

Зайдя в катух – не удивился двум ягняткам, что тёрлись о бок матери, а мать, увидев хозяина поместья, лениво проблеяла. Когда ж дед Дмитрий взял в каждую руку по ягнёнку и пошёл из база, мать-овцематка покорно сопроводила его до дверцы базка, и даже ухом не повела для того, чтобы потребовать от человека оставить её детишек в покое. По всей видимости, она вспомнила такое же утро прошлого года, когда она также пополнила поголовье усадьбы казака Бакланова двумя ягнятишками.

А дед Дмитрий, неся ягнят в курень, оценил ситуацию – тот ягнёнок, что в левой руке, был первым и мать, рожая второго, не уделила ему должного внимания, поэтому он слегка подзастыл – его трёхкилограммовое тельце подрагивает. Второй, слава Господу, хорошо вылизан матерью, накормлен и выглядит покрепче. Но не хрена унывать, побудешь возле тёплой грубки и всё станет на свои места. Стоит лишь грубку растопить, но долго ли умеючи. Поджижка сухая, с вечера заготовлена. Опустив ягнят на пол, заторопился в чулан – сноха Дашутка по приступкам крыльца затопала, пришла подоить корову.

– Ну, и погодка, не приведи Господи! – вместо приветствия сказала Даша и закрутила головой. – Пока до тебя, папаши, дошла, два раза на льду растянулась. Склизь невозможная. Ты ныне корову, да и гуляк, на хозяйский баз не выпускай. Растянуца животина может. Пускай на базах днюють. Да, ишо чё. Ты уж сам напои ныне скотину. Я как корову подаю, скорей побегу домой, у Нюрки моей жар видно. Всю ночь прокашлила.

– Чему бывать, того не миновать. Она ж пару дней с Яшуней все самары прогребла, парнишка раза три в курень заскакивал воду пить. Спрашиваю, чё Нюра в курень не зайдёть, а он мне: «Она снегом жажду утоляить». Это я уж вчерась под самый вечер, их в курень загнал, да горячим молоком с какурками накормил.

– Ну, я, папаша, враз со своими заботами, а поздороваца не сызволила. Доброго здоровица, папаша! – соблюдая старообрядческий порядок, поздоровалась сноха и тут же обняла свёкра за плечи. – Ничё со здоровьем?

– Слава Богу! – проговорил дед Дмитрий.

Сноха с некоторой растерянностью поглядела на свёкра. То ли он это: «Слава Богу!» произнёс на её приветствие, а то ли на то, что со здоровьем у него всё в порядке не только сегодня, но будет, и завтра.

– Ну, я пошла, – проговорила Дашуня, снимая с гвоздя пустую цыбарку.

С утра солнце прямо-таки горело, да и небо, кажись, ныне впервые после долгой зимы, враз стало отдавать приятной для души казака, голубизной. Когда ж солнышко взобралось на столько, что его и «вилами не достать», пошла капель. К тому ж дул еле уловимый ветерок с Крыма, принося с собою из сада, от оживших от зимы, впервую очередь, пожалуй, от вишен, пьянящую истому.

– Ну, Слава тебе Господи! – проговорил дед Дмитрий, осеняя себя крёсным знаменьем. – Дождались мы с тобою, Яшуня, весны, ай нет?

– А я почём знаю, – буднично произнёс казак.

Солнце грело. Сороки метались над левадой. Скворцы гамонили без устали, обустраивая пару скворечников, «выкурив» из них воробьёв.

Но ещё ночью, когда в отдельных хуторах и станицах Дона не закончилось заговление перед постом, вновь хряпнула зима, густо повалил снег, а к утру следующего дня разыгралась пурга.

Зима хозяиновала никак не менее двух недель Великого Поста. А в будний день, когда Яша уж не жамовничал и с интересом уплетал постные щи и тыквенную кашу, не вспоминая о тех же щах, сваренных мамашей на говяжьем бульоне, возвратилась весна. Яшуня заметил это не только по ясному, начавшемуся дню, но и по пригревшейся на солнышке корове, что с утра уплела добрый «навильничек» сенца, скошенного дедом Дмитрием об круглый ильмень.

***

Пост заканчивался. Ещё одна неделя, а там и Паска. Вот тогда будет и каймачок на ноздрястых пышках; каныши, с круто сваренными яйцами, кислое молочко. Молочиница, слава Господу, отелились в нынешнем году вровень с ожеребившейся кобылой Маруськой в один день. Телёнка из куреня недели две «как выпроводили» в закуток, что пристроил дед Дмитрий в летней кухне, а жеребёнок с самого рождения при матери. Даже в лютый мороз в курень его не забирали. Зачем. Дед Дмитрий говорит, что он до сорока раз в сутки к вымени матери «прикладываица», молочко Маруськи дудонить.