Легенды о шаманах. Старуха

Легенды о шаманах. Старуха

Комментарий составителя:

Эта часть состоит из трёх отдельных историй – двух коротких и одной длинной – объединённых ключевым персонажем. Образ безжалостной Старухи красной нитью проходит через самые мрачные сказания на протяжении всей истории мира. Старуха предстаёт перед нами неким воплощением, даже персонификацией смерти. В третьей части шаман отступает, не в силах с ней совладать. При этом во второй и в третьей истории главным оружием против Старухи называется железо. Это подводит нас к мысли о неком мистическом и потустороннем происхождении существа, а вовсе не о её роли, как воплощения неизбежного конца. Более того, в третьей части шаман узнаёт Старуху, но не называет по имени. Очевидно, шаманам она известна, но имя является строгим табу. Это наводит на мысль, что Старуха является неким пережитком древности, возможно, утратившей силу богиней или полубогиней или же неким конструктом, созданным во времена Войны Богов. Также можно предположить, что эти истории – всего лишь сублимация страхов или переложение более древних мифов на современный лад. В этом случае Старуха может быть объединением нескольких образов в одном. Это и смерть, и голод, и болезни, и стужа, и любая другая напасть.
Старуха предстаёт перед нами в трёх разных образах, но всегда она связана со смертью. Также стоит обратить внимание, что основным её оружием является взгляд, уберечься от которого, пусть и не полностью, смог только шаман в силу своей особой защищённости и связи с загробным миром. Тем не менее, в первой истории она убивает не взглядом, а песней, что выдаёт более древнее происхождение именно этой сказки. В остальных историях Старуха по большей части молчит.
По отдельным признакам можно утверждать, что, как минимум, третья и самая длинная сказка относится к промежутку истории между двумя глобальными войнами – Войной Богов и Войной Шамана. В тексте упоминается, что заболевшая девушка была дочерью Хана. Ханами называли правителей людей до того момента, как власть в мире перешла в руки Верховного шамана. Другими словами, действие относится к периоду до второй масштабной войны. В этой же истории действует шаман, явно наделённый особой силой и способный общаться с духами. Как известно из некоторых источников, особую силу и защиту, а также более глубокую связь с духами предков рода шаманов получили от богов во время одного из первых этапов Войны Богов. Из них попытались сделать живое оружие. В тексте явно указано, что и силой, и защитой шаман уже обладает, при этом он обращается за помощью только к духам, что достаточно чётко указывает время действия. Кроме того, в тексте описывается множество ритуалов и обрядов, практиковавшихся в то время, но сейчас считающихся устаревшими. Первые же две истории не имеют временной привязки.
Стоит особо отметить путь, который проходит шаман, чтобы узнать место, в котором спрятана заколка. По пути к цели он проходит три испытания – реку, мост и дом Старухи. Это три барьера – бегущая вода, пропасть и порог дома, вернее, домовины. Также все эти образы явно показывают, что отправился он в загробный мир. На это же и указывает остановившееся блёклое солнце. Таким образом, можно предположить, что обитает Старуха в Топи, самой дальней части Леса, являющегося воплощением загробного мира. Обратный же путь описан заметно короче. Шаман испытывает затруднение из-за разрушенного моста – путь к жизни ему заказан. Но он сумел одолеть Старуху и пережил её взгляд, и она отпускает его. Вернее, выгоняет, возможно, чтобы избавиться от принесённого им железа. Это может напомнить резкий выход из транса, вызванного шаманскими практиками и галлюциногенными веществами.
Напоследок, обращу внимание на то, что образ Старухи является наиболее мрачным во всей мифологии, в нём нет ни капли света. Она несёт только смерть. То, что шаману удалось победить и вернуться, свидетельствует о более позднем происхождении третьей сказки. Но даже тут он признаёт, что не способен победить в схватке. Старуха ему просто уступает. Возможно, это происходит в тот момент, когда недоброжелатель оказывается схвачен. Или же Старуха не заинтересована ни в девушке, ни в шамане, и уступает его силе и решительности. Или же холодному железу. Так или иначе, её образ является очень важным для понимания мироустройства, хотя, по понятным причинам, встречается он не так часто.

Мать стужи.

В тот год зима пришла рано и холода принесла с собой небывалые. Реки промерзали до самого дна, земля стала будто камень, деревья трескались – на дрова не срубишь. Сидели люди по домам, но не могли согреться. Загоняли скотину туда, где спали сами, но и тогда холодно было, за стенами ветер выл, будто оплакивал. Дохнуть начала скотина, кончился корм, кончались дрова и уголь. Собрались тогда люди и выжившие животные в одном большом доме, где до того дела вершили да праздники справляли, чтобы вместе греться. Развели большой огонь да сели поближе друг к другу. Так и грелись.
Каждый день уходили охотники в лес, чтобы набить зверья, накормить свои семьи, друзей и соседей. Но так холодно было, что умирало зверьё в лесу или уходило дальше – туда, где теплее. Всё чаще возвращались охотники с пустыми руками. Начали кончаться запасы.
И тогда Войко, смелый охотник, выносливый, опытный, вызвался уйти на несколько дней – поискать зверя, а если повезёт, то и место, где не так воет метель, не так студёно. С горечью смотрели на него соседи, с болью – жена и дети. Но решил Войко идти и пошёл. Всё равно поблизости зверья уже не было, а весна всё не наступала.
Шёл охотник долго, в метель, и видно не было, день или ночь сейчас. Устал он, но останавливаться боялся. Да и запасы еды у охотника скудными были. Как совсем из сил выбился, набрёл на пустую берлогу, набрал хвороста, запалил костёр, согрелся. Растопил снега в котелке, положил туда три части крапивы, заготовленной и засушенной в верный день, одну часть девясила и одну часть зверобоя. Войко всегда носил в мешочке полезные травки, которые собирал ночью или на рассвете, и знал особые поляны, где они в самой силе росли. Выпил охотник отвар, и тепло стало внутри, холод ушёл.
С новыми силами отправился Войко в путь, когда отдохнул и поспал в тепле. Искал старые следы и новые, но все обрывались, не было зверья в лесу. На второй день схоронился Войко между корнями дерева. Не разведёшь костёр, не согреешь воды. Безрадостно жевал он полоски вялёного мяса. Крепчал мороз, к утру едва охотник мог ноги разогнуть, так закоченел.
В третий день усилился холод, ветер завывал между скрипящих и лопающихся деревьев. Шёл Войко, сам не зная куда, давно пропали все звериные тропы, да и не бывал он так глубоко в лесу никогда. Наставник его Прохор говорил, что в лес одному заходить опасно – так далеко ничего путного обитать не может. Прав был старый охотник.
Собирался уже разворачиваться Войко, как услышал пение между деревьев. Прекрасные это были звуки, нежные, как колыбельная, только слов не разобрать. Прислушался охотник, страшно ему стало – кто же петь может в лесу в такую стужу? Но и любопытно. Пошёл он на звуки, чтобы увидеть певунью, больно красив был её голос.
Чем дальше шёл Войко, тем сильнее сковывал его холод, тем крепче обнимал страх. Уже не казался ему голос красивым и юным, но влекла песня, не отпускала. Да и любопытство терзало – не дом ли там посреди леса, где можно от стужи укрыться?
Вышел охотник на поляну, глядит – сидит там старуха в лохмотьях, дряхлая, седая, растрёпанная, и поёт. А к груди её сухой прижался ртом младенец – бледный, синюшный, точно кусок льда. Не замечает охотника старуха, всё своё поёт да дитя кормит. А тот сжимает ручонками, да причмокивает. И так холодно на той поляне было, что замер охотник, не мог больше ни рукой, ни ногой двинуть. Слушал он песню, слушал, начал слова уже различать древние, странные. О зиме пела старуха, о вечном холоде и смерти. И дитя морозом кликала, силы ему обещала. Во все уши слушал охотник, и всё больше в его сердце разрастался страх. Не простой была та старуха, не младенец у неё в руках был вовсе. Поздно понял Войко, в какую ловушку угодил, не сбежать. От жутких слов той песни, от напева её дикого замерло его сердце, заледенело, и умер славный охотник. Поздно в том году пришла весна, да не согрела никого.