Лесная царевна

Лесная царевна

Мне ль не знать, что все случилось не с тобой и не со мною,

Сердце ранит твоя милость, как стрела над тетивою;

Ты платишь – за песню луною, как иные платят монетой,

Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя и на свете нету…

«Королевна», группа «Мельница»

За окном цвела весна. Нет, до цветения деревьев было, конечно, еще далеко, только март наступил. Тем не менее, весна ощущалась во всем: в звонких трелях пеночки-веснички, в гулких ударах дятла по стволу старого орешника, в неугомонном стрекоте сорок. Снег еще не растаял в лесу, но был уже рыхлым, ноздреватым, хотя и удивительно чистым. Если бы не тонкая цепочка следов полевки, шишки, опустошенные белкой и сброшенные вниз за ненадобностью, густая россыпь еловых игл, снег казался бы свежим, только что выпавшим. Ледяная вода пробивавшегося из-под корней ольхи родника смывала его понемногу, превращаясь в бурный ручей, увлекая за собой те самые шишки, веточки, желуди и прочую мелочь.

Он стоял на крыльце небольшого лесного дома, курил сигарету, не чувствуя вкуса, и будучи не в силах избавиться от этой привычки. Он знал, что жить ему осталось недолго, потому не беспокоился о таких мелочах. Прислонившись спиной к прохладному, еще не прогретому на солнце деревянному срубу до рези в глазах вглядывался в даль. Прислушивался, пытаясь различить в весенней разноголосице шум ее шагом. Глупо было надеяться, что она придет проститься с ним. Прошло уже столько времени, а она не спешила появиться. Все же он надеялся, как надеялся каждый год, когда она появлялась на опушке леса, едва только зима нехотя уступала место весне, и оставалась с ним до лета. Эти три месяца были тем временем, когда он по-настоящему жил. Остальное время лишь существовал: просыпался и засыпал, ел, читал, иногда слушал радио, чтобы совсем не одичать, не забыть человеческую речь, выполнял рутинную работу.

Когда-то все было иначе. Оставив за спиной шумный грязный город, предательство любимой женщины, высокооплачиваемую работу, перебрался сюда, в сибирскую глушь, на край обитаемого мира. Долго привыкал к отсутствию привычного комфорта, сотовой связи и интернета, необходимости колоть дрова и топить печь, самому ежедневно готовить еду, а не ждать, пока это сделает Карина, уже не любимая, больше не жена. Первое время постоянно рвался обратно, да и друзья, приезжая к нему, звали с собой, ужасались практически первобытным условиям, в которых он жил. Однажды он почти поддался их уговорам, но что-то в последний момент удержало его, и он остался.

Так проходили дни, недели, месяцы. Он привык или смирился. Сумел разглядеть особую прелесть в нынешней жизни – простой, но такой настоящей. Практически не видя людей, перестал зависеть от чужого мнения, забыл о скандалах, интригах, подлости. С усмешкой вспоминал то время, когда интересовался биржевыми котировками, ценами на нефть и ситуацией в Персидском заливе. Сейчас его больше интересовала метеорологическая сводка и порядок на вверенной ему территории. За последним он следил особенно рьяно, не допуская разгула браконьеров. Начальство несколько раз «мягко» намекало, что некоторым людям можно позволить охотиться в лесу для удовольствия, но он был слишком упрям, чтобы согласиться. Даже угрозы на него не действовали: сам ничего не боялся, потому что терять ему было нечего, да и кое-какие связи в Москве еще остались.

Со временем на него перестали обращать внимание. К местным, забредавшим из соседних деревень, он относился спокойно. С одной семьей даже сдружился, приносил им грибы и ягоды, взамен брал молоко, домашний хлеб, мясо. Лесного зверя и птицу не трогал. Как-то прицелился в глухаря, но понял, что не сможет нажать на курок.

Так и жил, пока однажды, ранней весной, не услышал во время очередного обхода, странный звук, похожий на плач. Пройдя метров пятьсот, под одной из разлапистых елей заметил человека. Он даже ущипнул себя, потом перекрестился, не веря своим глазам. На подушке из веток лежала девушка. Крошечная обнаженная фигурка свернулась калачиком, пытаясь сохранить последние остатки тепла. Ее кожа уже приобрела болезненно-серый оттенок, а с посиневших губ не срывались даже слабые стоны. Кто она? Откуда могла взяться здесь, в тайге в таком виде? Эти вопросы отошли на второй план, только жизнь имела значение.

Пробравшись под сень дерева, он присел на корточки, коснулся запястья и с облегчением ощутил еле уловимый пульс. Осторожно приподнял незнакомку и вытащил на свет. Снял куртку, укрыл, как мог, и нес на руках несколько километров до дома. Ни минуты не думал о том, что зря ввязался в эту историю. Девушка могла умереть от переохлаждения. Возможно, ее даже специально оставили так, но кому могло прийти в голову подобное, он не представлял. Уложил ее на единственную кровать, закутал в одеяло так, что наружу выглядывал только кончик чуть вздернутого носа, накрыл сверху дубленкой. Растопил жарче печь, поставил чайник в крошечной кухне, отделенной от комнаты деревянной перегородкой.

Едва очнувшись, девушка попросила пить. От горячего она отказалась, и он поил ее с ложечки чаем с земляникой.

– Зверобоя бы сейчас да с кипрейным медом, – промолвила незнакомка. Голос звонкий, чистый, как лесной ручей, разрушил тишину дома. – Принесешь?

– Принесу, – неожиданно согласился он. Сам уже раздумывал, найдется ли у Дудиных или кого-то еще в деревне мед по весне.

– Спасибо, – улыбнулась она так нежно, будто теплое ласковое солнце коснулось его своим лучом.

– Как тебя зовут, чудо лесное? – наконец, смог он спросить.

– Лелей можешь звать. Баню затопишь?

– Теперь уже поздно. Скоро совсем стемнеет. Банника не боишься? – пошутил он.

– Меня он не тронет. Добро, до завтра оставь.

Промолвила, снова спряталась под одеяло и почти сразу уснула.

Он почти не сомкнул глаз этой ночью, устроившись на полу на старом матрасе, укрывшись той самой дубленкой, которую вернула ему девушка. Не тревожить же гостью! Сон не шел. Стоило только чуть задремать, как вспоминались ее колдовские сине-зеленые глаза, лукаво изогнутые в улыбке губы, золотисто-русые волосы. Странная она: слишком быстро очнулась и пришла в себя, будто не ее, почти окоченевшую от холода, он принес несколько часов назад. Речь ее тоже показалась ему непривычной – не московская и не сибирская, будто бы не из двадцатого века, а откуда-то из глубокой старины она пришла.