Лукоморье. Порубежье. Часть вторая

Глава двадцать первая

…Просыпается с рассветом
Вся советская земля.
В. Лебедев-Кумач. «Москва майская»

Проснулся Славен на перине, потянулся сладко, подошел к окну, распахнул ставни, выглянул в окно. А на улице — белым-бело! Это в травень-то! Что за чудеса? Мороза нет, наоборот, под первыми лучами Ярилы стремительно тает снег.

Ну, тает и тает. И бог-то с ним. Надо подниматься, делами заниматься. А что там со снегом — так узнается вскоре, домовик-то наш любопытнее Варвары, зато все новости доносит сразу.

Снег и правда припорошил Лукоморье.

А дело было так.

Сидел-сидел Бурмил на заимке, глядел в окошко, тосковал. Потом собрался на закате… и только перышко сизое на лавке осталось. Бурмил при необходимости соколом оборачивался.

Полетел Бурмил в земли восточные, к Желтому морю, к высокой Фудзи горе, искать свою ненаглядную.

Холодно, очень холодно в высокогорье, леденящие пальцы под одежду забираются. Сжимают неосторожным путникам сердце. Царствует тут прекрасная Юки-онна.

Встретила сына Стрибогова, чуть правую бровь приподняв насмешливо:

— Доброе утро, господин.

Однако ладони перед собой сложила и голову чуть склонила в знак почтения.
Так же, по-прежнему, ослепительно белы ее одежды, легка не оставляющая следа поступь, чисто и бело лицо ее, только, как капелька свежей крови, губы яркие. Шелком черным волосы по спине струятся, но, как ручейки среди гор, пробиваются то там, то там серебряные нити. Да и под глазами залегли синеватые тени, резче складки возле рта стали.

Стоял Бурмил, смотрел и оторваться не мог.

— И тебе доброго утречка, Юки-онна… Как смог, так прилетел к тебе…

— Долго же ты летел, сокол ясный. Успела я тебя позабыть.

Камнем ухнуло сердце у Бурмила, потом поднялось тихонечко. Врет, врет ведь, плутовка! Это на нашей стороне кромешники не лгут. Не потому, что не дозволено, а так уж впитали в себя, и по-другому не по природе им. А вот на восточной стороне лгут как дышат, особенно когда им это надобно.
Вон и у Юки-онна озера прозрачные в глазах стоят и порозовели бледные щеки, то-то безразличен он ей. Ага!

Стрибогович не очень умел длинные слова говорить, а когда волновался, и вовсе язык проглатывал.

Взял он снежную женщину в охапку, положил на плечо и перенес к морю-окияну теплому, под небо звездное, где песок белый, как снег, а ночь черна, как волосы любимой.

— Как же я скучал по тебе, лада моя! — сказал Бурмил ласково, зарываясь лицом ей в волосы.

— Так скучал, что за восемьдесят лет и весточки не подал! — кошкой зашипела Юки-онна.

— Так в плену я был, милая, в оковах зачарованных!

— Зачарованных новым любовником твоей бывшей жены! С ее подачи, между прочим!

— Как тосковал я, милая! Как вспоминал наши ночи нежные…

— Оставил меня с гостинцем! Последствиям ночей тех, почитай, восемьдесят годочков сравнялось!

— Я так рад, что ты подарила мне сына, лебедушка моя!

— Ничего я не дарила тебе! Ты бы попробовал с ним сладить первые пятьдесят лет! Все великие драконы Поднебесной на глубины глубокие подались! Все ветра восточные покорились под его руку. А что он творил! Что творил! Повздорил с морским царем, послал тот огромную волну! Так этот малец посадил царя морского на гребень волны и отнес на самую высокую гору! Еле сняли его потом оттуда! Выпороть мальца хотела, да тот к деду сбежал. Тебя разыскивать!

— Ну, пошутковал парень малость. Да и что взять, безотцовщиной рос…

— Пошутковал?! Ну знаешь! А почему он рос безотцовщиной?

— Потому что я дурак…

— Да!
— Потому что кретин, идиот недостойный, потому что тебя одну оставил…

— Да!

— Не по своей вине...

— Да!

— Потому что ты меня любишь… И хочешь, чтобы я поцеловал тебя…

— Да!.. — по инерции воскликнула Юки-онна и не успела опомниться, как накрыл ее губы Бурмил жарким поцелуем…

— Вернись ко мне, милая…
— Нет!.. Нет веры тебе! А вдруг опять какая твоя бывшая козни строить начнет?! У меня ребенок!

— Ребенку нужен отец!

— Забери его к себе! Пусть теперь тебе кишки помотает, тебе да твоим родственникам!

— И заберу! И тебя, демон гор, тоже заберу! И нечего мне перечить, женщина!

— Моему чаду не нужна твоя сторона, Бурмил! Как я тебе не нужна!

— Мне нужна свобода. И папа, и мама, чтобы они не ссорились — сказало великовозрастное чадо в белых одеждах, стоя на линии прибоя морского. — а на западной стороне я уже был, и не раз, и с братьями знаком, и с дядей. И у бадушки Марины бывал, она меня биться на мечах учит...

Фудзин глазки долу опустил, чтобы пляшущих там чертей не видно было.

— Ока-сан, пойдем с нами, там хорошо, там родственники дружные, не грызутся промеж собой.

Юки-онна переводила глаза то на Бурмила, то на сына. Потом глаза сузились, а на лице недобрая улыбка появилась.

— Сговорились промеж собой, значит?!

— Нет, ладушка моя.

— Нет! Ока-сан!

— А как же ты, сыночек, тут оказался?

— Так услышал тебя, мама!

— Лучше бы ты ото-сана своего услышал! Особенно в первые пятьдесят лет после появления на свет! Я бы его из-под земли достала!

— Из-под земли-то меня любой кромешник бы достал, а там где я был, не могли достать, освободили меня богатыри русские. Но если бы это ты была, было бы приятнее. А я на яви, почитай, был! В месте зачарованном!

— Не напоминай мне об этой суке!

— Так я вроде и не напоминал…
Фудзин тем временем обошел по кругу родителей, отчертил чертой, подул с ладошки, и перенеслись они все вместе прямо к Морозу Стрибоговичу на двор.

— Ты вечно по-своему всё хочешь сделать!.. Как будто твое только слово правое! — рассерженной кошкой шипела снежная повелительница и вдруг поняла — уж не песок да окиян рядом, а трава да двор богатый. — Здравствовать вам, почтенные!..

— И тебе здравствовать, кромешница! — поздоровался с гостями Мороз. — Что кричишь-шипишь, лес пугаешь? Идите-ка вы сейчас в баньку, потом почивать, а утро вечера мудренее…